кими гроздьями непомѣстившихся внутри пассажировъ. Вагоны, блистая и по-морозному треща, будто они сію секунду развалятся вдребезги, и весь народъ, какъ черносливная начинка изъ пирога, высыплется на ледъ, на вѣтеръ и стужу, подкатывались, задерживались на секунду и, вздрогнувъ, метнувшись вправо, влѣво, катили дальше, а кучка ожидающихъ своей очереди влѣзть въ блистающій ящикъ все не убавлялась, только становилась какъ-то все болѣе и болѣе жалкой и заброшенной. Епанчинъ, какъ истинный петроградецъ, привыкъ, конечно, къ такимъ положеніямъ, но сегодня почему-то (можетъ быть, отъ яснаго неба и уже закурившейся зари) ему стало тоскливо стоять въ сиротской кучкѣ ожидателей, и онъ предпочелъ искать извозчика или даже пойти пѣшкомъ. Теперь всѣ извозчики заняты, или предлагаютъ вамъ ѣхать къ Смоленскому кладбищу, тогда какъ вашъ путь лежитъ въ Измайловскій полкъ.
Именно о выгодномъ и независимомъ положеніи извозчиковъ и думалъ Павелъ Никаноровичъ, скользя и торопясь по Конюшенной площади. Ему было! неудобно, руки мерзли, вѣтеръ забивался подъ пальто, портфель ползъ изъ-подъ локтя, — какъ, вдругъ… пригоршня сухого снѣга въ носъ, въ пенснэ, шаги длинно поѣхали въ разныя стороны, крикъ, какой-то, ноги будто чужія взметнулись по зарѣ, больно затылку, шапка прокатилась котомъ, вензеля на крышахъ очутились внизу, огромныя копыта прямо около близорукихъ глазъ, освѣщенный крестъ конюшенной церкви перескочилъ къ Невскому, Невскій трамвай къ Марсову полю, рука сразу безъ перчатки словно прилипла къ льду.
Какъ только, Павелъ Никаноровичъ вскочилъ на ноги, онъ сталъ искать портфель. Кругомъ, на гладко выметенной, словно паркетной площадкѣ, ничего не было. Съ крикомъ уѣзжалъ извозчикъ, увозя закутаннаго въ высокой шапкѣ сѣдока. Онъ, навѣрное, и подобралъ портфель, покуда Павелъ Ннканоровичъ барахтался. Другой извозчикъ стоялъ
кими гроздьями непоместившихся внутри пассажиров. Вагоны, блистая и по-морозному треща, будто они сию секунду развалятся вдребезги, и весь народ, как черносливная начинка из пирога, высыплется на лед, на ветер и стужу, подкатывались, задерживались на секунду и, вздрогнув, метнувшись вправо, влево, катили дальше, а кучка ожидающих своей очереди влезть в блистающий ящик всё не убавлялась, только становилась как-то всё более и более жалкой и заброшенной. Епанчин, как истинный петроградец, привык, конечно, к таким положениям, но сегодня почему-то (может быть, от ясного неба и уже закурившейся зари) ему стало тоскливо стоять в сиротской кучке ожидателей, и он предпочел искать извозчика или даже пойти пешком. Теперь все извозчики заняты, или предлагают вам ехать к Смоленскому кладбищу, тогда как ваш путь лежит в Измайловский полк.
Именно о выгодном и независимом положении извозчиков и думал Павел Никанорович, скользя и торопясь по Конюшенной площади. Ему было! неудобно, руки мерзли, ветер забивался под пальто, портфель полз из-под локтя, — как, вдруг… пригоршня сухого снега в нос, в пенсне, шаги длинно поехали в разные стороны, крик, какой-то, ноги будто чужие взметнулись по заре, больно затылку, шапка прокатилась котом, вензеля на крышах очутились внизу, огромные копыта прямо около близоруких глаз, освещенный крест конюшенной церкви перескочил к Невскому, Невский трамвай к Марсову полю, рука сразу без перчатки словно прилипла к льду.
Как только, Павел Никанорович вскочил на ноги, он стал искать портфель. Кругом, на гладко выметенной, словно паркетной площадке, ничего не было. С криком уезжал извозчик, увозя закутанного в высокой шапке седока. Он, наверное, и подобрал портфель, покуда Павел Ннканорович барахтался. Другой извозчик стоял
