хоронныя мины меня лишаютъ аппетита. Какое бы тамъ время ни было, человѣкъ имѣетъ право ѣсть!
Наташа разсмѣялась.
— Кто же тебя лишаетъ этого права? Потомъ, насколько а помню, ни мама, ни я не выражали тебѣ неудовольствія за то, что ты обѣдаешь въ городѣ. Ты обѣдаешь, гдѣ хочешь, а мы имѣемъ видъ, какой имѣемъ. Вотъ и все. Все очень просто.
— Не такъ просто, какъ вы думаете, Наталья Степановна.
— Ну, ты просто придираешься, и я иду къ себѣ въ комнату. Отъ Сережи нѣтъ писемъ? — обратилась она къ матери.
Марья Васильевна заморгала и затрясла головой отрицательно.
Наташа вышла, а Суховодовъ, чтобы поправить себѣ настроеніе, началъ снова вспоминать словечки Хрѣновской сестры, отъ чего у Марьи Васильевны дѣлался все болѣе скорбный и угнетенный видъ, и все больше казалось, что она шепчетъ беззвучно: «Боже мой! Боже мой!» и призываетъ небо въ свидѣтели своего несчастья.
Черезъ нѣсколько дней Наташа, войдя въ комнату матери, застала Марью Васильевну въ слезахъ съ развернутымъ письмомъ на колѣняхъ.
— Мама, что случилось что нибудь съ Сережей?
Марья Васильевна еще сильнѣе заплакала и затрясла годовой.
Наконецъ, произнесла слова, которыя, казалось, постоянно беззвучно шептала: «Боже мой, Боже мой!» — и подняла глаза къ небу.
хоронные мины меня лишают аппетита. Какое бы там время ни было, человек имеет право есть!
Наташа рассмеялась.
— Кто же тебя лишает этого права? Потом, насколько а помню, ни мама, ни я не выражали тебе неудовольствия за то, что ты обедаешь в городе. Ты обедаешь, где хочешь, а мы имеем вид, какой имеем. Вот и всё. Всё очень просто.
— Не так просто, как вы думаете, Наталья Степановна.
— Ну, ты просто придираешься, и я иду к себе в комнату. От Сережи нет писем? — обратилась она к матери.
Марья Васильевна заморгала и затрясла головой отрицательно.
Наташа вышла, а Суховодов, чтобы поправить себе настроение, начал снова вспоминать словечки Хреновской сестры, от чего у Марьи Васильевны делался всё более скорбный и угнетенный вид, и всё больше казалось, что она шепчет беззвучно: «Боже мой! Боже мой!» и призывает небо в свидетели своего несчастья.
Через несколько дней Наташа, войдя в комнату матери, застала Марью Васильевну в слезах с развернутым письмом на коленях.
— Мама, что случилось что-нибудь с Сережей?
Марья Васильевна еще сильнее заплакала и затрясла годовой.
Наконец, произнесла слова, которые, казалось, постоянно беззвучно шептала: «Боже мой, Боже мой!» — и подняла глаза к небу.
