— Прощайте!
Но не поспѣла дѣвушка дойти до двери, какъ Рындинъ ее окликнулъ:
— Фанни!
— Ну что?
— Фанни, подумайте, вѣдь я же люблю васъ, вы мнѣ кажетесь необходимой! Жизнь надолго померкнетъ для меня безъ васъ.
Феофанія съ порога спокойно спросила:
— Снимете картину?
— Прощайте! — закричалъ художникъ и такъ быстро закрылъ дверь, что чуть не прихлопнулъ подола Феофаніи Яковлевны.
Барышня съ Сережей къ завтраку не опоздали, хотя шли пѣшкомъ черезъ лужи, въ которыхъ синими кусочками небо разбросалось по мостовой. Мама не сердилась и разспрашивала про выставку и про «женщину съ зонтикомъ».
— Ты, Зина, несправедлива, — говорилъ молодой человѣкъ: — не только картина превосходная, но и дама, изображенная на ней, прелестна, вовсе не пошлая кривляка. Въ ней столько дѣвственной чувственности, сдержанной силы и какой-то влекущей загадочности, — что просто надо удивляться, гдѣ онъ такую нашелъ. Навѣрное, прикрасить.
— Неужели ты думаешь, что я не поняла всего этого. Дѣло въ томъ, что ты не замѣтилъ, тамъ какъ разъ сидѣла эта дама, съ которой писанъ портретъ. Я съ нею незнакома, но узнала ее тотчасъ. Мнѣ почему-то показалось смѣшнымъ, что сидитъ и смотритъ на собственный портретъ, и мнѣ захотѣлось ее подразнить. Конечно, шалость.
— А ты думаешь, она слышала?
— Увѣрена въ этомъ.
Помолчавъ, Сережа замѣтилъ:
— Прощайте!
Но не поспела девушка дойти до двери, как Рындин ее окликнул:
— Фанни!
— Ну что?
— Фанни, подумайте, ведь я же люблю вас, вы мне кажетесь необходимой! Жизнь надолго померкнет для меня без вас.
Феофания с порога спокойно спросила:
— Снимете картину?
— Прощайте! — закричал художник и так быстро закрыл дверь, что чуть не прихлопнул подола Феофании Яковлевны.
Барышня с Сережей к завтраку не опоздали, хотя шли пешком через лужи, в которых синими кусочками небо разбросалось по мостовой. Мама не сердилась и расспрашивала про выставку и про «женщину с зонтиком».
— Ты, Зина, несправедлива, — говорил молодой человек: — не только картина превосходная, но и дама, изображенная на ней, прелестна, вовсе не пошлая кривляка. В ней столько девственной чувственности, сдержанной силы и какой-то влекущей загадочности, — что просто надо удивляться, где он такую нашел. Наверное, прикрасить.
— Неужели ты думаешь, что я не поняла всего этого. Дело в том, что ты не заметил, там как раз сидела эта дама, с которой писан портрет. Я с нею незнакома, но узнала ее тотчас. Мне почему-то показалось смешным, что сидит и смотрит на собственный портрет, и мне захотелось ее подразнить. Конечно, шалость.
— А ты думаешь, она слышала?
— Уверена в этом.
Помолчав, Сережа заметил:
