— Ну, хорошо. А если онъ спроситъ зачѣмъ мнѣ?
— Онъ не спроситъ, онъ — умница.
— Только вы ужъ сами отдавайте, смотрите.
— Не премину, не премину.
— А почему вы думаете, дядя, что Штрупъ мнѣ дастъ денегъ?
— Такъ ужъ думаю! — И, улыбаясь, сконфуженный и довольный, Константинъ Васильевичъ на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты. Ваня долго стоялъ у окна, не оборачиваясь и не видя мокраго двора, и когда его позвали къ чаю, раньше, чѣмъ войти въ столовую, онъ еще разъ посмотрѣлъ въ зеркало на свое покраснѣвшее лицо съ сѣрыми глазами и тонкими бровями.
На греческомъ Николаевъ и Шпилевскій все время развлекали Ваню, вертясь и хихикая на передней партѣ. Передъ каникулами занятія шли кое-какъ, й маленькій старѣющій учитель, сидя на ногѣ, говорилъ о греческой жизни, не спрашивая уроковъ; окна были открыты и виднѣлись верхушки зеленѣющихъ деревьевъ и красный корпусъ какого-то зданія. Ванѣ все больше и боль-
— Ну, хорошо. А если он спросит зачем мне?
— Он не спросит, он — умница.
— Только вы уж сами отдавайте, смотрите.
— Не премину, не премину.
— А почему вы думаете, дядя, что Штруп мне даст денег?
— Так уж думаю! — И, улыбаясь, сконфуженный и довольный, Константин Васильевич на цыпочках вышел из комнаты. Ваня долго стоял у окна, не оборачиваясь и не видя мокрого двора, и когда его позвали к чаю, раньше, чем войти в столовую, он еще раз посмотрел в зеркало на свое покрасневшее лицо с серыми глазами и тонкими бровями.
На греческом Николаев и Шпилевский всё время развлекали Ваню, вертясь и хихикая на передней парте. Перед каникулами занятия шли кое-как, й маленький стареющий учитель, сидя на ноге, говорил о греческой жизни, не спрашивая уроков; окна были открыты и виднелись верхушки зеленеющих деревьев и красный корпус какого-то здания. Ване всё больше и боль-
