щими словами, не есть нѣчто вполнѣ постоянное и устойчивое, напротивъ — они постоянно развиваются и видоизмѣняются, при чемъ у каждаго индивидуума имѣютъ свою исторію, такъ что чѣмъ болѣе сходны условія духовной жизни индивидуумовъ, тѣмъ и понятія у нихъ являются болѣе сходными. Далѣе, одно и то же понятіе, вступая въ сочетаніе съ разными другими, нерѣдко рисуется въ нашемъ умѣ нѣсколько иначе; срв. напр. слово „читаетъ“ въ выраженіяхъ: „дьяконъ читаетъ въ церкви евангеліе“ || „профессоръ читаетъ свою лекцію передъ аудиторіей“ || „артистъ читаетъ стихотвореніе на вечерѣ“ и т. д.; во всѣхъ этихъ случаяхъ представленіе чтенія, хотя и обозначено однимъ и тѣмъ же словомъ, выступаетъ въ нашемъ умѣ въ иныхъ образахъ соотвѣтственно объективнымъ особенностямъ этого дѣйствія, которыя оно принимаетъ, будучи приписываемо тому или иному предмету. Эта неустойчивость значенія словъ въ умѣ каждаго индивидуума благопріятствуетъ болѣе крупнымъ перемѣнамъ значенія словъ въ исторіи языка. Эти перемѣны обусловливаются вліяніемъ ассоціацій смежности и сходства. Когда мы представляемъ себѣ какой-нибудь предметъ (дѣйствіе и т. п.), то это представленіе предмета ассоціируется по смежности со всею обстановкою, благодаря чему его названіе можетъ распространяться на другія смежныя представленія; такъ, напр., слово „ѣда“ является названіемъ дѣйствія, а также и того, что мы ѣдимъ; словомъ „жалоба“ называется не только извѣстное дѣйствіе, но также и та бумага, которая содержитъ эту жалобу, и т. п. Съ другой стороны, перемѣны въ значеніи словъ могутъ зависѣть отъ ассоціаціи сходства; такъ, мы говоримъ „ясный умъ“, хотя слово „ясный“ первоначально примѣнялось къ свѣтовымъ представленіямъ, напр. ко дню или т. п., но, найдя сходство ума съ этими послѣдними, мы говоримъ: „ясный умъ“; видя массу пущенныхъ стрѣлъ, можемъ сказать, „туча стрѣлъ“; мы говоримъ: „вода бѣжитъ“, т. е. теченіе воды намъ напоминаетъ движеніе животныхъ, и
