каковой представляютъ колебательныя состоянія воздушной среды, вызываемыя дѣйствіемъ органовъ произношенія говорящихъ и воспринимаемый слухомъ участниковъ разговора; но при этомъ необходимо и другое условіе, именно: словесный языкъ можетъ служить посредникомъ между говорящими лишь тогда, когда въ ихъ умѣ съ одними и тѣми же словами ассоціируются или связываются сходныя представленія. Нужно прибавить, что языковой процессъ не одинъ и тотъ же у говорящаго и слушающаго: у говорящаго рѣчь есть функція мысли, такъ какъ у него мысль ищетъ соотвѣтствующаго словеснаго выраженія изъ запаса словъ и оборотовъ, хранимыхъ его памятью; у слушающаго же наоборотъ — мысль есть функція рѣчи или, точнѣе, слуховыхъ представленій, возбужденныхъ у него слышимою рѣчью; короче: въ процессѣ рѣчи у говорящаго мысль какъ бы ведетъ за собою слова, у слушающаго же — наоборотъ — подъ вліяніемъ словъ складываются мысли. Но, какъ мы уже сказали, все это возможно лишь тогда, когда одинаковыя слова ассоціированы въ умѣ говорящаго и слушающаго съ одинаковыми понятіями, и слѣд. лишь тогда возможна объединяющая или общественная роль языка; это становится прямо осязательнымъ, когда мы попадаемъ въ среду, говорящую на неизвѣстномъ намъ языкѣ. Одинаковость языка, объединяя людей къ общей дѣятельности, становится такимъ образомъ соціологическимъ факторомъ первѣйшей важности.
Однако только что представленное разъясненіе процесса разговора было бы далеко не полнымъ, если бы мы ограничились взглядомъ на языкъ какъ на простой размѣнъ словъ для выраженія мыслей; въ дѣйствительности сущность этого процесса глубже, такъ какъ всякій и даже самый обыкновенный разговоръ представляетъ собою творчество: говорящій выбираетъ наиболѣе соотвѣтствующія выраженія, а слушающій старается не только уловить вѣрнѣе смыслъ воспринимаемой рѣчи, но и создать, по возможности, творческой силой фан-
каковой представляют колебательные состояния воздушной среды, вызываемые действием органов произношения говорящих и воспринимаемый слухом участников разговора; но при этом необходимо и другое условие, именно: словесный язык может служить посредником между говорящими лишь тогда, когда в их уме с одними и теми же словами ассоциируются или связываются сходные представления. Нужно прибавить, что языковой процесс не один и тот же у говорящего и слушающего: у говорящего речь есть функция мысли, так как у него мысль ищет соответствующего словесного выражения из запаса слов и оборотов, хранимых его памятью; у слушающего же наоборот — мысль есть функция речи или, точнее, слуховых представлений, возбужденных у него слышимою речью; короче: в процессе речи у говорящего мысль как бы ведет за собою слова, у слушающего же — наоборот — под влиянием слов складываются мысли. Но, как мы уже сказали, все это возможно лишь тогда, когда одинаковые слова ассоциированы в уме говорящего и слушающего с одинаковыми понятиями, и, следовательно, лишь тогда возможна объединяющая или общественная роль языка; это становится прямо осязательным, когда мы попадаем в среду, говорящую на неизвестном нам языке. Одинаковость языка, объединяя людей к общей деятельности, становится, таким образом, социологическим фактором первейшей важности.
Однако только что представленное разъяснение процесса разговора было бы далеко не полным, если бы мы ограничились взглядом на язык как на простой размен слов для выражения мыслей; в действительности сущность этого процесса глубже, так как всякий и даже самый обыкновенный разговор представляет собою творчество: говорящий выбирает наиболее соответствующие выражения, а слушающий старается не только уловить вернее смысл воспринимаемой речи, но и создать, по возможности, творческой силой фан-
