ректрисой этого училища. Дѣти будутъ и учиться, и купаться, и здоровье укрѣплять, и привыкать къ хозяйству. Мы будемъ имъ показывать полезныя травы; они будутъ работать; они будутъ счастливы, честны, богобоязненны и свѣжи. Хорошая мысль! И на это дѣло я долженъ положить, по ея расчету, всего тысячи три. Понемногу, говоритъ она, заведемъ все.
«Вы, — пишетъ она, — нашли бы, наконецъ, случай приложить къ дѣлу ваши познанія, вашу небесную (?!?) доброту; ваше одиночество и бездѣйствіе погубятъ въ васъ всѣ живыя начала, которыми такъ щедро одарилъ васъ Богъ».
Бѣдная! (какъ же не назвать ее теперь бѣдной?) она льститъ мнѣ, чтобы заставить меня войти въ ея планы. Если бъ моя доброта была такъ небесна, я бы не продалъ своихъ крѣпостныхъ крестьянъ Богъ знаетъ въ какія руки, чтобъ избавиться отъ нихъ и купить эти кипарисы, этотъ берегъ, эти безотвѣтные камни. Но пусть я добръ, — только съ чего она взяла, что я рѣшусь наполнить мой садъ дѣтьми, которыя будутъ кричать, ссориться, лѣниться, своенравной прислугой, родителями, которые будутъ пріѣзжать и любоваться на своихъ дѣтей? Если бы даже это дѣло дало намъ послѣ десятки тысячъ дохода, такъ я за эту цѣну не продамъ свою свободную скуку!
Однако надо бы ей помочь. Я люблю женщинъ, которыя любовью испортили свои дѣла. Покажу ей, что она не ошибалась, когда назвала меня добрымъ. Пошлю ей 500 рублей? Нѣтъ! больше пошлю; разочту средства и пошлю больше. Въ Малую Азію или опять въ Вѣну хотѣлъ съѣздить? Не съѣзжу. Тѣмъ лучше!
А вѣдь въ доброту нельзя не вѣрить: она единственная вещь несомнѣнной цѣны и для той и для другой стороны. Шевелитъ такъ сладко, когда подумаешь: «У нея и кофе не на что было купить вчера; на дочери рубашки
ректрисой этого училища. Дети будут и учиться, и купаться, и здоровье укреплять, и привыкать к хозяйству. Мы будем им показывать полезные травы; они будут работать; они будут счастливы, честны, богобоязненны и свежи. Хорошая мысль! И на это дело я должен положить, по её расчету, всего тысячи три. Понемногу, говорит она, заведем всё.
«Вы, — пишет она, — нашли бы, наконец, случай приложить к делу ваши познания, вашу небесную (?!?) доброту; ваше одиночество и бездействие погубят в вас все живые начала, которыми так щедро одарил вас Бог».
Бедная! (как же не назвать ее теперь бедной?) она льстит мне, чтобы заставить меня войти в её планы. Если б моя доброта была так небесна, я бы не продал своих крепостных крестьян Бог знает в какие руки, чтоб избавиться от них и купить эти кипарисы, этот берег, эти безответные камни. Но пусть я добр, — только с чего она взяла, что я решусь наполнить мой сад детьми, которые будут кричать, ссориться, лениться, своенравной прислугой, родителями, которые будут приезжать и любоваться на своих детей? Если бы даже это дело дало нам после десятки тысяч дохода, так я за эту цену не продам свою свободную скуку!
Однако надо бы ей помочь. Я люблю женщин, которые любовью испортили свои дела. Покажу ей, что она не ошибалась, когда назвала меня добрым. Пошлю ей 500 рублей? Нет! больше пошлю; разочту средства и пошлю больше. В Малую Азию или опять в Вену хотел съездить? Не съезжу. Тем лучше!
А ведь в доброту нельзя не верить: она единственная вещь несомненной цены и для той и для другой стороны. Шевелит так сладко, когда подумаешь: «У неё и кофе не на что было купить вчера; на дочери рубашки
