кахъ и рощахъ, которые лѣпятся по склонамъ — все уже въ цвѣту.
Цвѣтутъ нѣжныя орхидеи; фіалки уже кончились. Неравно ходили мы вдвоемъ съ Лизой въ рощи собирать фіалки для бѣлья. Боже мой, вблизи ни звука, ни голоса… Все распускается, все душисто, а севастопольская пушка реветъ вдали и день, и ночь!.. Лиза говоритъ: «ахъ! если бъ туда!» Всякій разъ, какъ грянетъ знакомый громъ, она блѣднѣетъ и краснѣетъ, а глаза искрятся… Какія разнообразныя силы въ ея душѣ!
И у насъ показались признаки войны. Заѣзжали донскіе казаки со стороны Ялты. Со стороны Балаклавы показываются иногда непріятели. Французы сходили въ Алупку, но ничего не испортили. Было человѣкъ десять и въ трехъ верстахъ отъ насъ. Вообще они ведутъ себя хорошо, и солдаты и офицеры. Однако прекрасный мраморный домъ сосѣда Ш. сгорѣлъ, и церковь его ограбили; одинъ русскій работникъ заболѣлъ отъ страха и недавно умеръ; мимо него промчался французскій кавалеристъ: на головѣ одинъ свадебный вѣнецъ изъ церкви, а въ рукѣ другой. Я думаю, французъ вообразилъ себѣ, что это какія-нибудь «couronnes ducales!»
Говорятъ, что они нашлись въ погребѣ Ш—ва; другіе обвиняютъ татаръ, которые поселены на землѣ Ш. Мнѣ трудно повѣрить, что это сдѣлали французы; это на нихъ не похоже. Однако на одной изъ обгорѣлыхъ стѣнъ написано: «Le 47 de ligne а passé par là! Adieu messieurs les russes!» По дорогѣ вокругъ дома валяются пружины изъ дивановъ и креселъ. Погибла картина Айвазовскаго, «Видъ Керчи въ пасмурный день».
Можетъ быть вино и въ самомъ дѣлѣ довело ихъ до поступка, который не въ нравахъ ихъ честной арміи.
Хорошо, что мы остались, хотя иногда и страшно за Лизу.
ках и рощах, которые лепятся по склонам — всё уже в цвету.
Цветут нежные орхидеи; фиалки уже кончились. Неравно ходили мы вдвоем с Лизой в рощи собирать фиалки для белья. Боже мой, вблизи ни звука, ни голоса… Всё распускается, всё душисто, а севастопольская пушка ревет вдали и день, и ночь!.. Лиза говорит: «ах! если б туда!» Всякий раз, как грянет знакомый гром, она бледнеет и краснеет, а глаза искрятся… Какие разнообразные силы в её душе!
И у нас показались признаки войны. Заезжали донские казаки со стороны Ялты. Со стороны Балаклавы показываются иногда неприятели. Французы сходили в Алупку, но ничего не испортили. Было человек десять и в трех верстах от нас. Вообще они ведут себя хорошо, и солдаты и офицеры. Однако прекрасный мраморный дом соседа Ш. сгорел, и церковь его ограбили; один русский работник заболел от страха и недавно умер; мимо него промчался французский кавалерист: на голове один свадебный венец из церкви, а в руке другой. Я думаю, француз вообразил себе, что это какие-нибудь «couronnes ducales!»
Говорят, что они нашлись в погребе Ш—ва; другие обвиняют татар, которые поселены на земле Ш. Мне трудно поверить, что это сделали французы; это на них не похоже. Однако на одной из обгорелых стен написано: «Le 47 de ligne а passé par là! Adieu messieurs les russes!» По дороге вокруг дома валяются пружины из диванов и кресел. Погибла картина Айвазовского, «Вид Керчи в пасмурный день».
Может быть вино и в самом деле довело их до поступка, который не в нравах их честной армии.
Хорошо, что мы остались, хотя иногда и страшно за Лизу.
