ріи; ходили по звонкимъ комнатамъ дворца, любовались на пестрыя стѣны. Ѣздили на судахъ, спускались съ огнемъ въ огромную пещеру: ея дно усѣяно черепами и костями мужскими, женскими и дѣтскими. Когда-то давно здѣсь множество народа было задушено дымомъ костровъ, которые врагъ разложилъ у входа. Морской берегъ у горной деревни Коктебель славится красивыми разноцвѣтными камешками, и многіе собираютъ ихъ. Лиза хотѣла давно туда съѣздить; мы пошли одни и долго собирали у моря; собрали, но она забыла ихъ на первомъ ночлегѣ! «Ей уже и домъ не милъ, и нести она въ него ничего не хочетъ!..» подумалъ я; но ни эти забытые камешки, ни равнодушіе, съ которымъ она смотрѣла на краснорѣчивые остатки великой борьбы, не поразили меня такъ, какъ одно ея слово у камина въ домѣ стараго пріятеля, муллы Османа. Мы ночевали у него. Прекраснѣй этой деревни, похороненной въ ущельѣ и въ лѣсу огромныхъ деревьевъ грецкаго орѣха, трудно вообразить… Старикъ и старуха угощали насъ какъ своихъ дѣтей. Почтенные люди! Онъ въ чалмѣ, сѣдая борода до пояса; веселый ласковый; она построже, погордѣе; черты нѣжныя, блѣдна какъ воскъ, одѣта въ маленькую длинную шубку, а покрывало, чистое и бѣлое, подколоно и прибрано вокругъ лица съ замѣчательной заботливостью. Въ здѣшнихъ горахъ уже холодно подъ вечеръ. Мы сѣли у широкаго камина на подушкахъ, и Лиза сама стала варить кофе. Я говорилъ съ Османомъ; разсказывалъ ему о войнѣ, которая до нихъ не доходила, а глаза мои и мысли не могли оторваться отъ нея. Какъ она наклонялась къ огню, какъ падала черезъ плечо на грудь черная коса ея, какъ она держала кофейникъ — все мнѣ хотѣлось видѣть сто разъ, и каждый взглядъ терзалъ мое сердце жалостью… Отцвѣтаетъ невидимкой, бѣдная, горная травка! Въ саклѣ становилось все темнѣе и темнѣе; Османъ вышелъ, а старушка молча гремѣла самопрялкой.
— Чѣмъ у нихъ дурно? — сказала Лиза, осматривая комнату: — на полу, сукно; сундуки хорошіе; шкапчики и полочки, все выкрашено зелеными и красными фигурами. По-
рии; ходили по звонким комнатам дворца, любовались на пестрые стены. Ездили на судах, спускались с огнем в огромную пещеру: её дно усеяно черепами и костями мужскими, женскими и детскими. Когда-то давно здесь множество народа было задушено дымом костров, которые враг разложил у входа. Морской берег у горной деревни Коктебель славится красивыми разноцветными камешками, и многие собирают их. Лиза хотела давно туда съездить; мы пошли одни и долго собирали у моря; собрали, но она забыла их на первом ночлеге! «Ей уже и дом не мил, и нести она в него ничего не хочет!..» подумал я; но ни эти забытые камешки, ни равнодушие, с которым она смотрела на красноречивые остатки великой борьбы, не поразили меня так, как одно её слово у камина в доме старого приятеля, муллы Османа. Мы ночевали у него. Прекрасней этой деревни, похороненной в ущелье и в лесу огромных деревьев грецкого ореха, трудно вообразить… Старик и старуха угощали нас как своих детей. Почтенные люди! Он в чалме, седая борода до пояса; веселый ласковый; она построже, погордее; черты нежные, бледна как воск, одета в маленькую длинную шубку, а покрывало, чистое и белое, подколоно и прибрано вокруг лица с замечательной заботливостью. В здешних горах уже холодно под вечер. Мы сели у широкого камина на подушках, и Лиза сама стала варить кофе. Я говорил с Османом; рассказывал ему о войне, которая до них не доходила, а глаза мои и мысли не могли оторваться от неё. Как она наклонялась к огню, как падала через плечо на грудь черная коса её, как она держала кофейник — всё мне хотелось видеть сто раз, и каждый взгляд терзал мое сердце жалостью… Отцветает невидимкой, бедная, горная травка! В сакле становилось всё темнее и темнее; Осман вышел, а старушка молча гремела самопрялкой.
— Чем у них дурно? — сказала Лиза, осматривая комнату: — на полу, сукно; сундуки хорошие; шкафчики и полочки, всё выкрашено зелеными и красными фигурами. По-
