точности, кто онъ. Говорить, что воевода не зналъ, кто онъ былъ,—совершенно невѣроятно, какъ мы увидимъ впослѣдствіи.
Что же касается до тѣхъ, которые говорятъ, что онъ воспитанъ и приготовленъ іезуитами, то гдѣ же его отечество? Доказано выше, что онъ не могъ родиться въ Польшѣ и тѣмъ менѣе въ какой-либо другой странѣ, кромѣ Россіи. Если же признать его русскимъ, то надобно узнать, гдѣ взяли его іезуиты, такъ какъ до воцаренія Димитрія никогда въ Россіи не видно было іезуитовъ; немногіе изъ нихъ пріѣзжаютъ съ послами, но за ними такъ строго слѣдятъ, что имъ невозможно увезти какого-нибудь младенца изъ Россіи. Іезуиты имѣли средство похитить ребенка только въ то время, когда Баторій, лѣтъ 30 тому назадъ, воевалъ съ Россіей, или когда была война Россіи со шведами; однако возможно ли, чтобы въ Россіи не осталось совсѣмъ родствениковъ увезеннаго? Да и нельзя было, думаю я, воспитывать его столь тайно, чтобы никто изъ поляковъ и, наконецъ, воевода Сандомирскій не открыли обмана. По крайней мѣрѣ, Димитрій не могъ не знать своего происхожденія. Если же онъ воспитывался у іезуитовъ, то, безъ сомнѣнія, долженъ былъ говорить, читать и писать по-латыни. Но совершенно вѣрно, и я могу это свидѣтельствовать, что Димитрій не умѣлъ говорить по-латыни, и еще менѣе читать или писать. Это я могу доказать подписью имени его, весьма нетвердою. Кромѣ того, онъ оказалъ бы тогда іезуитамъ гораздо болѣе милости: въ Россію явилось бы ихъ не трое—и то съ польскими войсками, не имѣвшими духовныхъ лицъ. Одинъ изъ нихъ,
точности, кто он. Говорить, что воевода не знал, кто он был, — совершенно невероятно, как мы увидим впоследствии.
Что же касается до тех, которые говорят, что он воспитан и приготовлен иезуитами, то где же его отечество? Доказано выше, что он не мог родиться в Польше и тем менее в какой-либо другой стране, кроме России. Если же признать его русским, то надобно узнать, где взяли его иезуиты, так как до воцарения Димитрия никогда в России не видно было иезуитов; немногие из них приезжают с послами, но за ними так строго следят, что им невозможно увезти какого-нибудь младенца из России. Иезуиты имели средство похитить ребенка только в то время, когда Баторий, лет 30 тому назад, воевал с Россией, или когда была война России со шведами; однако возможно ли, чтобы в России не осталось совсем родствеников увезенного? Да и нельзя было, думаю я, воспитывать его столь тайно, чтобы никто из поляков и, наконец, воевода Сандомирский не открыли обмана. По крайней мере, Димитрий не мог не знать своего происхождения. Если же он воспитывался у иезуитов, то, без сомнения, должен был говорить, читать и писать по-латыни. Но совершенно верно, и я могу это свидетельствовать, что Димитрий не умел говорить по-латыни, и еще менее читать или писать. Это я могу доказать подписью имени его, весьма нетвердою. Кроме того, он оказал бы тогда иезуитам гораздо более милости: в Россию явилось бы их не трое — и то с польскими войсками, не имевшими духовных лиц. Один из них,
