зоритъ на всю громаду! Такъ и начнетъ наигрывать: «ты воръ, ты чужихъ жинокъ обольщаешь, ты постовъ не держишь»,—одно слово: что кому слѣдуетъ, тѣмъ и угоститъ.
— И тебѣ наигрывала эта бандура, любезный человѣкъ? спросилъ бояринъ, слушавшій бандуриста съ благосклоннымъ вниманіемъ.
— И мнѣ наигрывала, добродію.
— Что-жъ такое тебѣ она наигрывала? Небось: «Человѣкъ божій, правдивецъ перехожій!» Э?
— Нѣтъ, добродію, со вздохомъ сердечнаго сокрушенія отвѣтилъ бандуристъ,—нѣтъ! Я человѣкъ грѣшный. Дѣло тогда было въ пятницу, пришелъ я издалека, изморился, голодный такой, что меня свело въ три погибели,—и попуталъ меня бѣсъ… Попуталъ, добродію, попуталъ! Захожу въ шинокъ, выпилъ чарку, осматриваюсь—колбаса лежитъ. И такая колбаса, добродію, что и не сказать! И глядитъ эта колбаса прямо на меня—ей Богу, добродію,—такъ вотъ и глядитъ, такъ вотъ и глядитъ… И слышу шепчутъ мнѣ: «съѣшь, съѣшь,—отроду такой не пробовалъ!» Я туда, сюда,—нѣтъ! чую, ужь по губамъ меня мажетъ—эдакъ тихонько, такъ что животъ замираетъ… И съѣлъ я, добродію. Самъ не знаю, какъ съѣлъ, а съѣлъ… И что-жъ вы думаете? Только что я подошелъ, Семенова бандура и давай нажаривать: «Колбасу ѣлъ, колбасу ѣлъ, колбасу, колбасу, колбасу…» Такъ я и сгорѣлъ со стыда… Такъ и сгорѣлъ…
— А какъ думаешь, любезный человѣкъ, коли у кого нѣтъ колдовской бандуры, такъ тому ужь и не узнать, что ты ѣлъ колбасу, а? съ милостивой шутливостью спросилъ бояринъ.
— Въ священномъ писаніи сказано: «нѣтъ такого тайнаго дѣла, что бы оно, рано или поздно, не вышло на чистую воду», отвѣчалъ бандуристъ,—а все-таки мы, грѣшники (я не про васъ это, добродію, говорю), вдоволь настраиваемъ всякихъ тайныхъ штукъ! Иной такой строитель весь свой вѣкъ такія хоромы выводитъ, что бѣсъ отъ радости только за животъ хватается, а все шито и крыто. Но, прибавилъ бандуристъ докторальнымъ торжественнымъ тономъ,
зорит на всю громаду! Так и начнет наигрывать: «ты вор, ты чужих жинок обольщаешь, ты постов не держишь», — одно слово: что кому следует, тем и угостит.
— И тебе наигрывала эта бандура, любезный человек? спросил боярин, слушавший бандуриста с благосклонным вниманием.
— И мне наигрывала, добродию.
— Что ж такое тебе она наигрывала? Небось: «Человек божий, правдивец перехожий!» Э?
— Нет, добродию, со вздохом сердечного сокрушения ответил бандурист, — нет! Я человек грешный. Дело тогда было в пятницу, пришел я издалека, изморился, голодный такой, что меня свело в три погибели, — и попутал меня бес… Попутал, добродию, попутал! Захожу в шинок, выпил чарку, осматриваюсь — колбаса лежит. И такая колбаса, добродию, что и не сказать! И глядит эта колбаса прямо на меня — ей Богу, добродию, — так вот и глядит, так вот и глядит… И слышу шепчут мне: «съешь, съешь, — отроду такой не пробовал!» Я туда, сюда, — нет! чую, уж по губам меня мажет — эдак тихонько, так что живот замирает… И съел я, добродию. Сам не знаю, как съел, а съел… И что ж вы думаете? Только что я подошел, Семенова бандура и давай нажаривать: «Колбасу ел, колбасу ел, колбасу, колбасу, колбасу…» Так я и сгорел со стыда… Так и сгорел…
— А как думаешь, любезный человек, коли у кого нет колдовской бандуры, так тому уж и не узнать, что ты ел колбасу, а? с милостивой шутливостью спросил боярин.
— В священном писании сказано: «нет такого тайного дела, что бы оно, рано или поздно, не вышло на чистую воду», отвечал бандурист, — а всё-таки мы, грешники (я не про вас это, добродию, говорю), вдоволь настраиваем всяких тайных штук! Иной такой строитель весь свой век такие хоромы выводит, что бес от радости только за живот хватается, а всё шито и крыто. Но, прибавил бандурист докторальным торжественным тоном,
