Какъ бы движимый какою-то непреодолимою силою, онъ направился къ дверямъ во внутреннія свѣтлицы.
На порогѣ онъ однако остановился, оглянулся на пана гетмана, ясно увидалъ на его лицѣ то выраженіе, какое бываетъ у человѣка, наконецъ освободившагося отъ душившей его петли, отлично уразумѣлъ это выраженіе, взялся рукой за притолку, какъ бы желая удержаться этимъ искуственнымъ средствомъ на своемъ посту и на губахъ его появилась улыбка, выразительно говорившая:
— Эхъ вы! вамъ ли обморочить меня?
Но въ это время изъ глубины сада донеслось пѣніе. Мягкій низкій голосъ пѣлъ украинскую пѣсню:
Тиха вода береги понимае, |
При первыхъ же звукахъ этого голоса боярскіе пальцы, сначала такъ крѣпко уцѣпившіеся, что совершенно побѣлѣли, вдругъ ослабѣли, разжались, на боярскомъ лицѣ мелькнуло: «Пропадай все на свѣтѣ, а я упьюсь этимъ хмѣлемъ!» и, тряхнувъ своими роскошными русыми кудрями, бояринъ скрылся.
Как бы движимый какою-то непреодолимою силою, он направился к дверям во внутренние светлицы.
На пороге он однако остановился, оглянулся на пана гетмана, ясно увидал на его лице то выражение, какое бывает у человека, наконец освободившегося от душившей его петли, отлично уразумел это выражение, взялся рукой за притолку, как бы желая удержаться этим искусственным средством на своем посту и на губах его появилась улыбка, выразительно говорившая:
— Эх вы! вам ли обморочить меня?
Но в это время из глубины сада донеслось пение. Мягкий низкий голос пел украинскую песню:
Тиха вода береги понимае, |
При первых же звуках этого голоса боярские пальцы, сначала так крепко уцепившиеся, что совершенно побелели, вдруг ослабели, разжались, на боярском лице мелькнуло: «Пропадай всё на свете, а я упьюсь этим хмелем!» и, тряхнув своими роскошными русыми кудрями, боярин скрылся.
