такъ онъ и лобъ разшибетъ! Ловкій я молодецъ! Другого такого ловкача и не найдти! Пошли медвѣдя гоняться за переулками, такъ и медвѣдю, пожалуй, до моей легкости и до моего проворства далеко…
— Довольно, довольно, сказала Маруся, сбирая обсыпавшіе ее со всѣхъ сторонъ цвѣты.
— А можетъ еще? возразилъ сѣчевикъ. Вотъ славный цвѣточекъ,—пышный такой, что диво!
Онъ протянулъ ей василекъ, въ самомъ дѣлѣ отличающійся особой величиной и свѣжестью, а затѣмъ сѣлъ съ нею рядомъ и съ большимъ вниманіемъ и интересомъ началъ слѣдить то за работой загорѣлыхъ ручекъ, быстро и искусно сплетающихъ цвѣты въ вѣнокъ, то за измѣненіями личика, наклоненнаго надъ этой работой.
— О чемъ задумалась, Маруся? спросилъ онъ. Что вспомнила?
Или онъ былъ очень хорошій чтецъ физіономій, или хорошо изучилъ эту физіономію, только онъ не ошибся.
— Я вспомнила, какъ мы плели вѣнки дома, отвѣтила Маруся.
— Тоскуешь по своимъ?
— Нѣтъ, ничего…
Но плетенье вѣнка внезапно пріостановилось, потому что большіе темные глаза застлались слезами.
— Очень тоскуешь, мое сердце?
Слезы крупныя, обильныя быстро покатились по щекамъ, ручки выпустили цвѣты и быстро закрыли личико, изъ груди вырвалось тихое рыданье.
Однако она скоро побѣдила это, застигнувшее ее врасплохъ, волненіе и, отирая рукавами слезы, обратила влажные глаза на спутника и повторила еще дрожащимъ голосомъ, но уже съ улыбкой:
— Нѣтъ, ничего…
Чувствуя, однако, что слезы опять набѣгаютъ, она, все-таки улыбаясь, прибавила:
— А очень горяча сковорода, которую даютъ лизать на томъ свѣтѣ?
так он и лоб расшибет! Ловкий я молодец! Другого такого ловкача и не найти! Пошли медведя гоняться за переулками, так и медведю, пожалуй, до моей легкости и до моего проворства далеко…
— Довольно, довольно, сказала Маруся, сбирая обсыпавшие ее со всех сторон цветы.
— А может еще? возразил сечевик. Вот славный цветочек, — пышный такой, что диво!
Он протянул ей василек, в самом деле отличающийся особой величиной и свежестью, а затем сел с нею рядом и с большим вниманием и интересом начал следить то за работой загорелых ручек, быстро и искусно сплетающих цветы в венок, то за изменениями личика, наклоненного над этой работой.
— О чём задумалась, Маруся? спросил он. Что вспомнила?
Или он был очень хороший чтец физиономий, или хорошо изучил эту физиономию, только он не ошибся.
— Я вспомнила, как мы плели венки дома, ответила Маруся.
— Тоскуешь по своим?
— Нет, ничего…
Но плетенье венка внезапно приостановилось, потому что большие темные глаза застлались слезами.
— Очень тоскуешь, мое сердце?
Слезы крупные, обильные быстро покатились по щекам, ручки выпустили цветы и быстро закрыли личико, из груди вырвалось тихое рыданье.
Однако она скоро победила это, застигнувшее ее врасплох, волнение и, отирая рукавами слезы, обратила влажные глаза на спутника и повторила еще дрожащим голосом, но уже с улыбкой:
— Нет, ничего…
Чувствуя, однако, что слезы опять набегают, она, всё-таки улыбаясь, прибавила:
— А очень горяча сковорода, которую дают лизать на том свете?
