— Что? спросила Маруся, видя, что сѣчевикъ остановился и глядитъ на нее.
— Какая-же ты малая, Маруся! промолвилъ сѣчевикъ.—Какая-же ты малая! Всякій тебя скорѣе приметъ за степнаго жаворонка, чѣмъ за дѣловую особу!
И вправду Маруся не велика была, а среди безбрежной степи, у громаднаго воза, запряженнаго мощными волами, подлѣ исполинскаго сѣчевика, она казалась еще того крохотнѣе, еще хрупче и еще беззащитнѣй.
— А вотъ, маминъ большой платокъ забытъ у воза, отвѣтила Маруся.—Я его надѣну по-старушечьи, и какъ сяду на возъ, то покажусь старушкою….
И уже ея большіе глаза глядѣли на сѣчевика изъ подъ старушечьей повязки, подъ которою изчезла кудрявая свѣтлошелковистая головка и розовыя плечики.
Сѣчевикъ не могъ не улыбнуться и нѣсколько минутъ не могъ или не хотѣлъ промолвить ни одного слова.
Голосъ его былъ очень тихій, когда онъ снова заговорилъ.
— Ты хорошо знаешь шляхъ, Маруся?
— Знаю. Все прямо до озерца, а у озерца шляхъ повернетъ вправо и уже видѣнъ будетъ хуторъ пана Кныша, а за хуторомъ уже вольный путь до Чигирина, сказывалъ панъ Крукъ батьку…
— А ты знаешь папа Кныша?
— Знаю. Онъ ѣздитъ къ батьку, разныя разности покупаетъ.
— А какъ онъ тебя, думаешь, приметъ?
— Не знаю, какъ меня приметъ.
— А какъ худо?
— Но онъ вѣдь не измѣнитъ?… и отвѣтила и вмѣстѣ спросила Маруся.—Онъ къ батьку ходитъ… онъ пріятель…
— А знаешь, Маруся, что теперь повсюду войска стоятъ, всюду враги шатаются?—Знаешь, Маруся, что теперь вмѣсто цвѣтовъ должно быть по обѣимъ сторонамъ дороги дымъ клубится отъ стрѣльбы?—рѣзня идетъ!
— Знаю! отвѣчала Маруся.
— Будутъ глядѣть недобрые вражескіе глаза тебѣ въ лицо, и
— Что? спросила Маруся, видя, что сечевик остановился и глядит на нее.
— Какая же ты малая, Маруся! промолвил сечевик. — Какая же ты малая! Всякий тебя скорее примет за степного жаворонка, чем за деловую особу!
И вправду Маруся не велика была, а среди безбрежной степи, у громадного воза, запряженного мощными волами, подле исполинского сечевика, она казалась еще того крохотнее, еще хрупче и еще беззащитней.
— А вот, мамин большой платок забыт у воза, ответила Маруся. — Я его надену по-старушечьи, и как сяду на воз, то покажусь старушкою….
И уже её большие глаза глядели на сечевика из под старушечьей повязки, под которою исчезла кудрявая светлошелковистая головка и розовые плечики.
Сечевик не мог не улыбнуться и несколько минут не мог или не хотел промолвить ни одного слова.
Голос его был очень тихий, когда он снова заговорил.
— Ты хорошо знаешь шлях, Маруся?
— Знаю. Всё прямо до озерца, а у озерца шлях повернет вправо и уже виден будет хутор пана Кныша, а за хутором уже вольный путь до Чигирина, сказывал пан Крук батьку…
— А ты знаешь папа Кныша?
— Знаю. Он ездит к батьку, разные разности покупает.
— А как он тебя, думаешь, примет?
— Не знаю, как меня примет.
— А как худо?
— Но он ведь не изменит?… и ответила и вместе спросила Маруся. — Он к батьку ходит… он приятель…
— А знаешь, Маруся, что теперь повсюду войска стоят, всюду враги шатаются? — Знаешь, Маруся, что теперь вместо цветов должно быть по обеим сторонам дороги дым клубится от стрельбы? — резня идет!
— Знаю! отвечала Маруся.
— Будут глядеть недобрые вражеские глаза тебе в лицо, и
