топотъ, разъ донесся уже издали его голосъ, прикликавшій Рябка—и все стихло.
Маруся осталась наединѣ съ хозяиномъ и теперь хозяинъ стоялъ передъ нею и смотрѣлъ на нее—смотрѣлъ инымъ взглядомъ, отъ котораго у нея сильно-сильно начало биться и трепетать сердце.
На ея глазахъ свершилась мгновенная, точно волшебная перемѣна или точнѣе преображеніе: панъ Кнышъ переродился. Вмѣсто лукаво-простодушнаго, добродушно-озабоченнаго хозяйскаго образа, передъ нею сверкали пронзительныя, проникающія словно острый кинжалъ, очи, всѣ мягкія морщины изчезли, всѣ черты както иначе выяснились—не шутливо и не безмятежно было теперь это лицо—даже ростъ сталъ выше, плечи шире, рамена мощнѣе.
Нѣсколько минутъ Кнышъ глядѣлъ на Марусю, а Маруся на него, словно зачарованная птичка, потомъ онъ сказалъ,—и голосъ у него иной сталъ: дотого звучнѣе и полнѣе, что на прежній походилъ только, какъ походитъ скрипка съ оборванными струнами на скрипку настроенную и поющую подъ искусною рукою.
— Маруся,—сказалъ онъ,—тутъ недалеко находится одинъ пріятель твой и хочетъ съ тобою словца два перемолвить,—можетъ ты-бы поспѣшила къ нему?
Понявъ Марусинъ отвѣтъ безъ словъ, которыя сильная радость перехватила словно острый ножъ, онъ сдѣлалъ ей знакъ слѣдовать за собою.
Онъ вышелъ изъ хаты во дворъ. Марусины глаза съ радостнымъ недоумѣньемъ остановились на ворохѣ старыхъ камней, около котораго она слышала голосъ, возвратившій ей бодрость и радость—но Кнышъ не сдѣлалъ къ нему и шагу—онъ остановился, зорко поглядѣлъ во всѣ стороны и свистнулъ: сидѣвшій у воротъ Воронъ въ два прыжка очутился подлѣ, сѣлъ на заднія лапы, закинулъ голову, и толково и внимательно глядѣлъ въ глаза хозяина, въ ожиданіи приказаній.
— Нѣтъ чужого близко, Воронъ?—спросилъ Кнышъ.
Воронъ въ отвѣтъ както особенно тихо и выразительно взвизгнулъ будто говоря: охъ, будьте спокойны!—и, какъ бы въ большее доказательство, что можно на этотъ счетъ быть совершенно
топот, раз донесся уже издали его голос, прикликавший Рябка — и всё стихло.
Маруся осталась наедине с хозяином и теперь хозяин стоял перед нею и смотрел на нее — смотрел иным взглядом, от которого у неё сильно-сильно начало биться и трепетать сердце.
На её глазах свершилась мгновенная, точно волшебная перемена или точнее преображение: пан Кныш переродился. Вместо лукаво-простодушного, добродушно-озабоченного хозяйского образа, перед нею сверкали пронзительные, проникающие словно острый кинжал, очи, все мягкие морщины исчезли, все черты как-то иначе выяснились — не шутливо и не безмятежно было теперь это лицо — даже рост стал выше, плечи шире, рамена мощнее.
Несколько минут Кныш глядел на Марусю, а Маруся на него, словно зачарованная птичка, потом он сказал, — и голос у него иной стал: до того звучнее и полнее, что на прежний походил только, как походит скрипка с оборванными струнами на скрипку настроенную и поющую под искусною рукою.
— Маруся, — сказал он, — тут недалеко находится один приятель твой и хочет с тобою словца два перемолвить, — может ты бы поспешила к нему?
Поняв Марусин ответ без слов, которые сильная радость перехватила словно острый нож, он сделал ей знак следовать за собою.
Он вышел из хаты во двор. Марусины глаза с радостным недоумением остановились на ворохе старых камней, около которого она слышала голос, возвративший ей бодрость и радость — но Кныш не сделал к нему и шагу — он остановился, зорко поглядел во все стороны и свистнул: сидевший у ворот Ворон в два прыжка очутился подле, сел на задние лапы, закинул голову, и толково и внимательно глядел в глаза хозяина, в ожидании приказаний.
— Нет чужого близко, Ворон? — спросил Кныш.
Ворон в ответ как-то особенно тихо и выразительно взвизгнул будто говоря: ох, будьте спокойны! — и, как бы в большее доказательство, что можно на этот счет быть совершенно
