свѣтъ освѣщалъ, падая сверху кругами, полосами, звѣздами, треугольниками, и всевозможными фигурами, смотря потому, какую лазейку устроила природа. Иногда этотъ свѣтъ падалъ сквозь трещину, словно сквозь круглое окно, иногда снопомъ лучей проникалъ чрезъ маленькія отдушники, или узкою полосою дрожалъ на черной земляной стѣнѣ.
Вездѣ, гдѣ только свѣтъ проникалъ, были подмощены лѣсенки и, скрытый въ подземельѣ могъ, по своему желанію, не только наслаждаться свѣтомъ дня, но даже и видѣть, что творится во дворѣ, между тѣмъ какъ самъ оставался невидимъ.
Всѣ помолчали, какъ часто бываетъ, когда за живое задѣнетъ и сильно повернетъ сердце человѣческое какая мысль или какое чувство.
— А временемъ мы не богаты! проговорилъ Кнышъ, обращаясь къ сѣчевику.
— За то не бѣдны вымысломъ, отвѣчалъ сѣчевикъ,—не побираемся ни отвагою, ни здоровьемъ!
— По моему коли въ путь, то въ путь!
— А вже-жъ! выряжай меня, пріятель, а я такъ охочъ, какъ поповна замужъ!
— Такъ за дѣло! сказалъ Кнышъ.
Онъ отошелъ нѣсколько шаговъ въ бокъ и, тотчасъ-же вернулся съ полною охапкою поношенныхъ убогихъ сельскихъ одеждъ, съ накладною сѣдою бородою, усами и бровями, съ сумою и съ бандурою, точно все это досталъ изъ подъ земли.
— Такъ дивчина пойдетъ съ тобою? сказалъ Кнышъ, разбирая принесенную охапку.
— Маруся, пойдешь со мною? спросилъ сѣчевикъ.
— Пойду, отвѣчала Маруся.
— А знаешь куда идти-то дивчина?—спросилъ Кнышъ.
— Знаешь куда? повторилъ сѣчевикъ.
— Не знаю. Пойду куда скажешь,—отвѣчала Маруся.
И радостно, и тепло, и бодро было у ней на̀-сердцѣ при мысли идти.
свет освещал, падая сверху кругами, полосами, звездами, треугольниками, и всевозможными фигурами, смотря потому, какую лазейку устроила природа. Иногда этот свет падал сквозь трещину, словно сквозь круглое окно, иногда снопом лучей проникал чрез маленькие отдушники, или узкою полосою дрожал на черной земляной стене.
Везде, где только свет проникал, были подмощены лесенки и, скрытый в подземелье мог, по своему желанию, не только наслаждаться светом дня, но даже и видеть, что творится во дворе, между тем как сам оставался невидим.
Все помолчали, как часто бывает, когда за живое заденет и сильно повернет сердце человеческое какая мысль или какое чувство.
— А временем мы не богаты! проговорил Кныш, обращаясь к сечевику.
— За то не бедны вымыслом, отвечал сечевик, — не побираемся ни отвагою, ни здоровьем!
— По моему коли в путь, то в путь!
— А вже ж! выряжай меня, приятель, а я так охоч, как поповна замуж!
— Так за дело! сказал Кныш.
Он отошел несколько шагов в бок и, тотчас же вернулся с полною охапкою поношенных убогих сельских одежд, с накладною седою бородою, усами и бровями, с сумою и с бандурою, точно всё это достал из под земли.
— Так дивчина пойдет с тобою? сказал Кныш, разбирая принесенную охапку.
— Маруся, пойдешь со мною? спросил сечевик.
— Пойду, отвечала Маруся.
— А знаешь куда идти-то дивчина? — спросил Кныш.
— Знаешь куда? повторил сечевик.
— Не знаю. Пойду куда скажешь, — отвечала Маруся.
И радостно, и тепло, и бодро было у неё на́-сердце при мысли идти.
