и сдѣлать отсюда надлежащiе политическиiе выводы. В политикѣ не существуетъ абсолютныхъ рецептовъ, годныхъ для всѣх временъ и при всѣхъ обстоятельствахъ. Пора понять, что и демократическая политика не составляетъ исключенiя изъ этого правила. Пора усвоить себѣ мысль, что и в ея лозунгахъ не заключается панацей и лекарствъ отъ всѣх болѣзней.
Еще одна оговорка въ предѣлахъ того же вопроса о народныхъ массахъ какъ политическомъ факторѣ. Есть люди, готовы были бы искать въ физiономiи этихъ массъ не только тѣх измѣняющихся чертъ, в которых отпечатлѣлся ходъ нашей исторической эволюцiи, но и того неизмѣннаго мистическаго ядра, которое германскiе метафизики, такъ же какъ и новѣйшiе соцiологи типа «Gustave Lebon», называли «душой народа», l’аmе ancestrale. Наблюдая французскую психику времени войны, Lebon искалъ въ этой «душѣ предковъ» объясненiя, почему недавняя «упадочная» Францiя вдругъ превратилась передъ лицомъ врага во Францiю героическую. Увы, ходъ и исходъ русской революцiи до сих поръ не уполномачиваетъ насъ искать подобныхъ параллелей. Традицiонное сравненiе 1613 и 1813 гг. напоминаетъ, правда, о моментахъ просветленiя нацiональнаго сознанiя и о чрезвычайныхъ народныхъ усилiях, на которыя способенъ былъ русскiй народъ, когда въ его сознанiи отпечатлѣвалось представление объ опасности, грозившей самому его существованiю. Быть может, можно надѣяться, что въ 1919 году такое просвѣтленiе передъ лицомъ великой нацiональной катастрофы приметъ болѣе культурную форму — чего-либо вродѣ германскаго возрожденiя начала XIX вѣка. Может быть, эта катастрофа послужитъ толчкомъ, которым закончится доисторическое, подсознательное, такъ сказать, этнографическое существованiе народа, и начнется историческiй перiод связнаго самосознанiя и непрерывной соцiальной памяти. Съ очень большимъ опозданiемъ, мы и въ этомъ случаѣ пойдемъ по пути, уже давно пройденному культурными народами. Но въ ожиданiи, пока всѣ эти надежды осуществятся, мы должны признать, что самыя надежды этого рода служатъ, такъ сказать, хронологической вѣхой. Наша русская âmе ancestrale продолжаетъ, очевидно, представлять ту плазму, на которой лишь слабо и отрывочно запечатлѣлись отмѣтки истории. Основным ея свойствомъ еще остается та всеобщая приспособляемость и пластичность, въ которой Достоевский призналъ основное свойство
