„отъ скорби“ 10-го февраля 1895 года. Со смертью жены старикъ остался одинокимъ бобылемъ. Съ горечью, хотя и безъ малѣйшей тѣни озлобленія, жаловался онъ на тяжелый ударъ судьбы, поразившій его семью. Убитый горемъ отецъ, между прочимъ, съ тревогой высказывалъ предположеніе, что одиночное тюремное заключеніе можетъ особенно сильно повліять на мистически настроенное воображеніе его сына и даже можетъ повлечь за собою полное душевное разстройство его, тѣмъ болѣе, что ранѣе въ молодости онъ уже перенесъ приступъ психической болѣзни.
Несчастный старикъ всю надежду возлагалъ на прошенія, которыя онъ подавалъ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ и въ которыхъ онъ умолялъ объ освобожденіи его сына изъ монастырской тюрьмы и объ отдачѣ его ему на поруки… Увы! надеждѣ этой не суждено было осуществиться: старикъ умеръ, такъ и не дождавшись освобожденія сына изъ монастырскаго каземата.
Но есть основанія думать, что мольбы и прошенія старика Рахова, въ концѣ концовъ, все-таки были услышаны; по крайней мѣрѣ, — какъ мы уже сообщали въ началѣ этой главы, — Василій Осиповичъ Раховъ былъ освобожденъ изъ Суздальской тюрьмы въ августѣ 1902 года. Онъ поселился въ Архангельскѣ, въ семьѣ своихъ родственниковъ. Восьмилѣтнее тяжелое одиночное заключеніе, повидимому, не прошло для него безслѣдно. Люди, знавшіе молодого Рахова до его ссылки и послѣ нея, говорятъ, что опасенія его отца за психическое состояніе здоровья сына — имѣли полное основаніе. Долголѣтняя тюрьма наложила страшную печать на весь духов-
