— Не матросскаго, а глядишь кругомъ и думается.
— А ты не думай. Брось лучше! На то старшій штурманъ есть, что бы обмозговывать эти дѣла. Ихъ обучаютъ по этой части.
— И всякій человѣкъ можетъ думать... Душа просить... Ты возьми примѣрно звѣзды, — продолжалъ возбужденнымъ тономъ «Щупленькій», поднимая глаза къ небу... — Отсюда онѣ крохотныя, а на самомъ-то дѣлѣ страстькакія великія... Мичманъ давѣ обсказывалъ. И далече-далече отъ насъ, оттого и махонькими оказываются себѣ... И сколько ихъ, и не счесть! А вотъ, поди же ты, висятъ на небѣ... другъ около дружки цѣпляются... Удивленіе! Или взять мѣсяцъ. По какой такой причинѣ ходитъ себѣ по небу и льетъ свѣтъ? И изъ чего онъ? И что на емъ? Поди-ка дознайся! А мы вотъ плывемъ здѣсь и въ родѣ будто пискарики передъ всѣмъ этимъ Божьимъ устроеніемъ...
И матросикъ повелъ рукой на океанъ.
Егоркину не было ни малѣйшаго дѣла до этихъ деликатныхъ вопросовъ.
Вся его предыдущая жизнь матроса не располагала къ нимъ. Думы его имѣли главнѣйшимъ образомъ строго практическій характеръ лихого форъ-марсоваго, который дѣлалъ свое трудное и опасливое дѣло частью по привычкѣ, частью изъ желанія избѣгнуть наказаній, отъ которыхъ фи-
