а по флотской части не входилъ въ понятіе... Форменнымъ матросомъ не вышелъ... Ну, Шитиковъ и взыскивалъ... Боемъ донималъ за всякую неисправку... И безо всякой поблажки... И Зябликъ часто-таки то съ расшибленнымъ носомъ, то зубы въ крови... И даже боцмана удивлялъ, вашескородіе, Зябликъ и даже пронялъ...
— Чѣмъ?
— А тѣмъ, что сносилъ бой покорно, но только безо всякой серьезности... Получитъ да еще улыбается; зубы въ крови, а скалитъ ихъ. Быдто ему въ шутку... и быдто за звѣрство надъ боцманомъ же смѣется... Вотъ это самое и озадачивало Шитикова, — много въ емъ было амбиціи. Бой Зябликъ терпитъ: принялъ, отошелъ и улыбается. Ребята, бывало, жалѣли его, а онъ... смѣется... «Не убьетъ, говоритъ, боцманъ... Злость его, братцы, поддерживаетъ, а то бы въ родѣ шкелета сталь...» И разъ послѣ отчистки боцмана пришелъ нашъ Зябликъ. на бакъ. Губы подобралъ, щеки втянулъ и сталъ цѣдить какъ Шитиковъ: «я, молъ, все могу, я, молъ, хочу, что бы меня пужались... И тѣмъ живу... А какъ ежели вы, такіе сякіе, не будете бояться за бой, то мнѣ бѣда... Хучь въ лазаретъ... Ой, ой, ой... Помогите, братцы... Бой-тесь меня, что я живодеръ... Дохтуръ... пожалуйте! Я бѣдный... меня матросикъ обижаетъ. Не боится, а смѣется». И точно боцманъ какъ живой... И такой, я вамъ доложу, смѣшной... И го-
