Я разсержусь.
— Да очень просто!
И больше онъ отъ меня ни слова не добьется. A то еще фотографія y него была, все онъ карточки снималъ; только проку мало было, портилъ больше. Устроилъ себѣ такую будочку темненькую, красный фонарь тамъ зажжетъ и сидитъ, тарелку съ водой качаетъ, a въ водѣ какое-то стекло. Часто меня туда съ собой звалъ.
— Пойдемте, — говоритъ, — я васъ научу, какъ это дѣлать.
Разъ, вижу я, болталъ онъ тарелку, болталъ, потомъ болтать бросилъ, лѣзетъ ко мнѣ въ темнотѣ...
Тутъ я совсѣмъ разсердилась, толкнула его, изъ будочки поскорѣй вышла.
Зоветъ онъ меня потомъ какъ-то опять учиться фотографіи, a я нейду.
— Не женское, говорю, — это дѣло, не нуждаюсь я изучать никакую фотографію.
У генерала мнѣ все-таки легче было, чѣмъ вовсе безъ работы, и подруги навѣщали; особенно одна, Анюта, часто забѣгала; она въ фельдшерской школѣ училась, женихъ подвернулся, свадьбу назначили, такъ Анна все ко мнѣ приданое шить ходила.
Приближалось время моей болѣзни; только я объ этомъ совсѣмъ мало думала, — не вѣрила, что скоро.
Генералъ самъ въ Обуховскую больницу ѣздилъ узнать, принимаютъ-ли, есть-ли мѣста.
Пріѣхалъ назадъ — во всякое, говоритъ, время дня и ночи принимаютъ, будьте спокойны.
