жила свой шарабанъ съ кузеномъ для скорѣйшаго отправленія пострадавшей домой. Вспомнили о Пустоплюнди. Попочка пожала ему руку мокрой и холодной рукой и назвала своимъ спасителемъ. Викторъ хохоталъ. Амосъ хохоталъ до неприличія и повторялъ:
— Гляжу, a ужъ онъ плыветъ... И ногами-то такъ и орудуетъ, сапогами, сапогами...
Пустоплюнди улыбался растерянно. Онъ чувствовалъ прилипшее холодное бѣлье, воду въ сапогахъ и чувствовалъ, что всему пришелъ конецъ. Точно онъ выстроилъ себѣ большой прекрасный замокъ подъ самое небо, a кто-то пришелъ и дунулъ — и замокъ улетѣлъ, какъ улетаетъ паръ отъ самовара, и никто даже не знаетъ — былъ ли онъ когда нибудь. Пустоплюнди безобразенъ со своими сапогами, но и она была безобразна. Она — равна ему, равна всѣмъ. Въ ней онъ не найдетъ того, что дорого сердцу. Но оно есть, это дорогое. Надо искать его.
Пустоплюнди отказался отъ лѣтняго урока и уѣхалъ изъ Вознесенскаго. Говорятъ, что онъ перешелъ съ юридическаго факультета на филологическій, работаетъ по урокамъ вдвое больше прежняго и старательно копитъ деньги. Онъ хочетъ побывать на родинѣ, тамъ, гдѣ прямыя колонны изъ пожелтѣвшаго мрамора уходятъ въ синее жаркое небо, тамъ, гдѣ есть другое небо, которое люди называютъ моремъ, гдѣ онъ найдетъ то, чего не зналъ и всегда любилъ — красоту.
