Абельмошъ (Abelmoschus), мускусная трава, въ Остъ- и Вестъ-Индіи. Одинъ видъ этого рода, растущій въ обѣихъ Индіяхъ и Египтѣ, Hibiscus Abelmoschus, имѣетъ сѣмена, сильно пахнущія мускусомъ, которыя въ торговлѣ извѣстны какъ Semen Abelmoschi, абельмошевыя или мускусныя зерна, и находятъ себѣ примѣненіе въ парфюмерномъ дѣлѣ. Кромѣ мускусо-подобнаго вещества, которое находится только въ оболочкѣ зерна, и въ парфюмерномъ производствѣ употребляется взамѣнъ гораздо болѣе дорогого мускуса, зерно содержитъ слизь, бѣлокъ, жирныя и эөирныя масла, окрашивающее смоляное вещество и т. п. Мускусныя зерна выдѣляютъ особенно сильно свой характерный запахъ при нагрѣваніи или при потираніи ихъ руками. — Абельмошевыя волокна добываются со стебля названнаго растенія до времени созрѣванія плодовъ, суть желтаго льняного цвѣта, но подъ вліяніемъ сырости дѣлаются темнокоричневымъ. По тонкости своихъ волоконъ они стоятъ выше лучшихъ сортовъ джута, которому они по крѣпости, однако, уступаютъ. Недавно ихъ начали употреблять въ большихъ количествахъ для выдѣлки разнаго рода тканей; они отличаются легко отъ джута совмѣстнымъ присутствіемъ клѣтокъ луба и паренхимы, между тѣмъ какъ у джута послѣднихъ нѣтъ.
Абельмош (Abelmoschus), мускусная трава, въ Ост- и Вест-Индии. Один вид этого рода, растущий в обеих Индиях и Египте, Hibiscus Abelmoschus, имеет семена, сильно пахнущая мускусом, которые в торговле известны как Semen Abelmoschi, абельмошевые или мускусные зерна, и находят себе применение в парфюмерном деле. Кроме мускусо-подобного вещества, которое находится только в оболочке зерна, и в парфюмерном производстве употребляется взамен гораздо более дорогого мускуса, зерно содержит слизь, белок, жирные и эфирные масла, окрашивающее смоляное вещество и т. п. Мускусные зерна выделяют особенно сильно свой характерный запах при нагревании или при потирании их руками. — Абельмошевые волокна добываются со стебля названного растения до времени созревания плодов, суть желтого льняного цвета, но под влиянием сырости делаются темно-коричневым. По тонкости своих волокон они стоят выше лучших сортов джута, которому они по крепости, однако, уступают. Недавно их начали употреблять в больших количествах для выделки разного рода тканей; они отличаются легко от джута совместным присутствием клеток луба и паренхимы, между тем как у джута последних нет.
Абеляръ (Abélard, Abaillard), Петръ, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ представителей духовной жизни среднихъ вѣковъ. Современники любили называть его Сократомъ Галліи, Платономъ Запада, Аристотелемъ своей эпохи, новые писатели — трубадуромъ философіи, странствующимъ рыцаремъ діалектики. При жизни онъ былъ осужденъ, какъ еретикъ, церковью, которая впослѣдствіи, однако, положила большинство его сочиненій въ основу своей науки. Онъ славился также какъ поэтъ и музыкантъ, наконецъ, какъ герой трогательнаго романа, сдѣлавшаго имя его возлюбленной Элоизы популярнымъ далеко за предѣлами ученаго міра. А. родился въ 1079 г. близъ Нанта въ мѣстечкѣ Palais (Palatium, откуда эпитетъ doctor Palatinus), въ рыцарской семьѣ. Онъ получилъ рѣдкое для того времени образованіе, въ которомъ навыки воѣннаго искусства и свѣтскаго обращенія сочетались съ глубиной научныхъ знаній — поскольку могла дать ихъ тогдашняя школа. Талантливость А. дала ему возможность глубже современниковъ постичь духъ античной философіи. Интересъ къ знанію захватилъ его душу, и еще въ ранней молодости онъ навсегда «смѣнилъ мечъ рыцаря на оружіе діалектики». Пройдя полный курсъ средневѣковаго ученія, подъ руководствомъ Росцеллина (см.), онъ въ 20 лѣтъ очутился въ Парижской Соборной школѣ, которую велъ архидіаконъ Notre-Dame, Гильомъ де Шампо. Учитель принялъ талантливаго ученика съ благожелательствомъ, но оно скоро смѣнилось разрывомъ, когда, пользуясь свободой общенія аудиторіи съ профессоромъ и принятой въ ней формой диспута, А. сталъ вызывать учителя на философскіе споры, изъ которыхъ выходилъ побѣдителемъ. Онъ умѣлъ искусно защищать оригинальную позицію, какую занялъ въ волновавшемъ науку и церковь вопросѣ объ универсаліяхъ (см.), т.-е. о природѣ общихъ и отвлеченныхъ понятій. По этому вопросу шла борьба между номиналистами и реалистами (см. Схоластики). Какъ болѣе гармонирующее съ религіозными идеями, ученіе реалистовъ было признано въ церковной наукѣ. А. выступилъ противъ обоихъ ученій съ собственной теоріей, которую современная философія обозначила именемъ концептуализма. Она, повидимому, заключалась въ смягченномъ номинализмѣ: реальны отдѣльные предметы, но и общія имена — не пустой звукъ: они соотвѣтствуютъ тому понятію, концепту, которое, по сравненію отдѣльныхъ предметовъ, образуетъ наша мысль, и которое имѣетъ своеобразную духовную реальность. Гильомъ де Шампо былъ «реалистъ». Въ борьбѣ съ нимъ А. неоднократно вынужденъ былъ покидать Парижъ. Въ 1108—13 гг. онъ открываетъ самостоятельные курсы (всегда имѣвшіе блестящій успѣхъ) въ Меленѣ и Корбейлѣ; снова вступаетъ въ ряды учениковъ и соперниковъ Гильома де Шампо, заставляетъ его отказаться отъ его философской позиціи и доводитъ назначеннаго послѣднимъ профессора-замѣстителя до того, что тотъ добровольно сходитъ съ каөедры, уступая ее А. Мы видимъ его еще въ Ланѣ, въ аудиторіи столпа реализма, Ансельма Ланскаго, котораго онъ также подрываетъ своими возраженіями и публично характеризуетъ какъ «рутинера и ритора, наполнявшаго дымомъ свой домъ, когда хотѣлъ его освѣтить»; затѣмъ снова въ Парижѣ, гдѣ онъ «разбиваетъ ученый лагерь на гор Св. Женевьевы, чтобы осаждать оттуда врага». Осада кончилась капитуляціей непріятеля. Гильомъ закрылъ свою опустѣвшую школу, ученики которой перебѣгали къ А.; наконецъ, старѣйшая парижская аудиторія — школа «Notre-Dame» — досталась А. какъ профессору и руководителю. Въ полномъ расцвѣтѣ силъ, владѣя рѣдкимъ искусствомъ ясной и смѣлой постановки самыхъ запутанныхъ вопросовъ, чисто-французскою способностью мягкаго, изящнаго изложенія, красотой слова и неотразимымъ личнымъ обаяніемъ, А. привлекалъ тысячи восхищенныхъ учениковъ со всѣхъ концовъ Запада. Большинство европейской «интеллигенціи» той поры прошло черезъ его аудиторію. «Изъ нея вышелъ одинъ папа, 19 кардиналовъ, болѣе 50 епископовъ Франціи, Германіи и Италіи; въ ней выросли Петръ Ломбардскій и Арнольдъ Брешіанскій» (Гизо). Слава привела за собой богатство. До тѣхъ поръ суровый и цѣломудренный, А. теперь только узналъ радости раздѣленной любви. «Въ то время — разсказываетъ онъ въ автобіографическомъ сочиненіи «Historia calamitatum mearum» — жила въ Парижѣ молодая дѣвушка, по имени Элоиза... Прекрасная собою, она еще болѣе блистала умомъ, нежели красотою». Дядя ея, каноникъ Фульберъ, желая дать ей наилучшее образованіе, пошелъ навстрѣчу предложенію А. принять его къ себѣ въ домъ какъ нахлѣбника и домашняго учителя. «Такъ Фульберъ отдалъ нѣжную овечку голодному волку. Онъ полагался на невинность Элоизы и на мою репутацію мудрости... Скоро мы имѣли одно сердце. Мы искали уединенія, котораго требуетъ наука, и, далекая отъ взоровъ, любовь наша наслаждалась этімъ уединеніемъ. Передъ нами лежали открытыя книги, но въ урокахъ нашихъ было больше словъ любви, чѣмъ наставленій мудрости, больше поцѣлуевъ, чѣмъ правилъ науки... Въ нашей нѣжности мы прошли всѣ фазы любви». — Для аудиторіи А. не было тайной увлеченіе учителя. Онъ сталъ небрежно относиться къ преподаванію, «повторяя на лекціяхъ эхо прежнихъ словъ». Если онъ сочинялъ стихи, то это «были пѣсни любви, а не аксіомы философіи». «Одаренный талантомъ слова и пѣнія — пишетъ ему впослѣдствіи Элоиза — вы заставили звучать на всѣхъ устахъ имя Элоизы»... Вскорѣ Элоиза почувствовала себя матерью. Опасаясь гнѣва дяди, А. увезъ ее въ Бретань и вступилъ съ ней въ бракъ, который, однако, долженъ былъ остаться тайнымъ. Такъ желала сама Элоиза, опасавшаяся разрушенія церковной карьеры А. Когда Элоиза, желая положить конецъ слухамъ объ
Абеляр (Abélard, Abaillard), Петр, один из замечательнейших представителей духовной жизни средних веков. Современники любили называть его Сократом Галлии, Платоном Запада, Аристотелем своей эпохи, новые писатели — трубадуром философии, странствующим рыцарем диалектики. При жизни он был осужден, как еретик, церковью, которая впоследствии, однако, положила большинство его сочинений в основу своей науки. Он славился также как поэт и музыкант, наконец, как герой трогательного романа, сделавшего имя его возлюбленной Элоизы популярным далеко за пределами ученого мира. А. родился в 1079 г. близ Нанта в местечке Palais (Palatium, откуда эпитет doctor Palatinus), в рыцарской семье. Он получил редкое для того времени образование, в котором навыки военного искусства и светского обращения сочетались с глубиной научных знаний — поскольку могла дать их тогдашняя школа. Талантливость А. дала ему возможность глубже современников постичь дух античной философии. Интерес к знанию захватил его душу, и еще в ранней молодости он навсегда «сменил меч рыцаря на оружие диалектики». Пройдя полный курс средневекового учения, под руководством Росцеллина (см.), он в 20 лет очутился в Парижской Соборной школе, которую вел архидиакон Notre-Dame, Гильом де Шампо. Учитель принял талантливого ученика с благожелательством, но оно скоро сменилось разрывом, когда, пользуясь свободой общения аудитории с профессором и принятой в ней формой диспута, А. стал вызывать учителя на философские споры, из которых выходил победителем. Он умел искусно защищать оригинальную позицию, какую занял в волновавшем науку и церковь вопросе об универсалиях (см.), т. е. о природе общих и отвлеченных понятий. По этому вопросу шла борьба между номиналистами и реалистами (см. Схоластики). Как более гармонирующее с религиозными идеями, учение реалистов было признано в церковной науке. А. выступил против обоих учений с собственной теорией, которую современная философия обозначила именем концептуализма. Она, по-видимому, заключалась в смягченном номинализме: реальны отдельные предметы, но и общие имена — не пустой звук: они соответствуют тому понятию, концепту, которое, по сравнению отдельных предметов, образует наша мысль, и которое имеет своеобразную духовную реальность. Гильом де Шампо был «реалист». В борьбе с ним А. неоднократно вынужден был покидать Париж. В 1108—13 гг. он открывает самостоятельные курсы (всегда имевшие блестящий успех) в Мелене и Корбейле; снова вступает в ряды учеников и соперников Гильома де Шампо, заставляет его отказаться от его философской позиции и доводит назначенного последним профессора-заместителя до того, что тот добровольно сходит с кафедры, уступая ее А. Мы видим его еще в Лане, в аудитории столпа реализма, Ансельма Ланского, которого он также подрывает своими возражениями и публично характеризует как «рутинера и ритора, наполнявшего дымом свой дом, когда хотел его осветить»; затем снова в Париже, где он «разбивает ученый лагерь на гор Св. Женевьевы, чтобы осаждать оттуда врага». Осада кончилась капитуляцией неприятеля. Гильом закрыл свою опустевшую школу, ученики которой перебегали к А.; наконец, старейшая парижская аудитория — школа «Notre-Dame» — досталась А. как профессору и руководителю. В полном расцвете сил, владея редким искусством ясной и смелой постановки самых запутанных вопросов, чисто французскою способностью мягкого, изящного изложения, красотой слова и неотразимым личным обаянием, А. привлекал тысячи восхищенных учеников со всех концов Запада. Большинство европейской «интеллигенции» той поры прошло через его аудиторию. «Из нее вышел один папа, 19 кардиналов, более 50 епископов Франции, Германии и Италии; в ней выросли Петр Ломбардский и Арнольд Брешианский» (Гизо). Слава привела за собой богатство. До тех пор суровый и целомудренный, А. теперь только узнал радости разделенной любви. «В то время — рассказывает он в автобиографическом сочинении «Historia calamitatum mearum» — жила в Париже молодая девушка, по имени Элоиза... Прекрасная собою, она еще более блистала умом, нежели красотою». Дядя ее, каноник Фульбер, желая дать ей наилучшее образование, пошел навстречу предложению А. принять его к себе в дом как нахлебника и домашнего учителя. «Так Фульбер отдал нежную овечку голодному волку. Он полагался на невинность Элоизы и на мою репутацию мудрости... Скоро мы имели одно сердце. Мы искали уединения, которого требует наука, и, далекая от взоров, любовь наша наслаждалась этим уединением. Перед нами лежали открытые книги, но в уроках наших было больше слов любви, чем наставлений мудрости, больше поцелуев, чем правил науки... В нашей нежности мы прошли все фазы любви». — Для аудитории А. не было тайной увлечение учителя. Он стал небрежно относиться к преподаванию, «повторяя на лекциях эхо прежних слов». Если он сочинял стихи, то это «были песни любви, а не аксиомы философии». «Одаренный талантом слова и пения — пишет ему впоследствии Элоиза — вы заставили звучать на всех устах имя Элоизы»... Вскоре Элоиза почувствовала себя матерью. Опасаясь гнева дяди, А. увез ее в Бретань и вступил с ней в брак, который, однако, должен был остаться тайным. Так желала сама Элоиза, опасавшаяся разрушения церковной карьеры А. Когда Элоиза, желая положить конец слухам об
