дѣтельству Гоголя, указывалъ и Пушкинъ, имѣло нѣкоторую связь съ той «охотой къ наблюденью внутренному надъ человѣкомъ и надъ душой человѣческой», охотой, о которой Гоголь упоминаетъ въ письмѣ къ Жуковскому (тамъ же, стр. 281), какъ объ отличительномъ своемъ свойствѣ, «прежде чѣмъ сдѣлался писатель». Во всякомъ случаѣ любопытно для характеристики наблюдательности Гоголя отмѣтить собственное его показаніе объ оригинальномъ пріемѣ, при помощи котораго онъ добывалъ иногда свои наблюденія. «Когда я былъ въ школѣ и былъ юношей, — говоритъ онъ въ письмѣ отъ 7 ноября 1838 г. къ М. П. Балабиной, — я былъ очень самолюбивъ; мнѣ хотѣлось смертельно знать, что̀ обо мнѣ говорятъ и думаютъ другіе. Мнѣ казалось, что все то, что̀ мнѣ говорили, было не то, что̀ обо мнѣ думали. Я нарочно старался завести ссору съ моимъ товарищемъ, и тотъ натурально, въ сердцахъ высказывалъ мнѣ все то, что̀ во мнѣ было дурного. Мнѣ этого было только и нужно; я уже бывалъ совершенно доволенъ, узнавши все о себѣ» (Письма, т. I, стр. 544).
При всей важности этихъ свѣдѣній о раннемъ развитіи наблюдательности Гоголя, мы не имѣемъ достаточныхъ данныхъ, чтобы утверждать, что Гоголь въ школѣ пользовался матеріаломъ своихъ наблюденій для литературныхъ цѣлей. Какъ онъ самъ сообщаетъ, «мысль о писательствѣ никогда не всходила на умъ». Первыя его произведенія, до насъ не дошедшія, насколько извѣстно, не истекали изъ его наблюденій, а были результатомъ подражанія. «Первые мои опыты, говоритъ онъ, первыя упражненья въ сочиненіяхъ, къ которымъ я получилъ навыкъ въ послѣднее время пребыванія моего въ школѣ, были почти всѣ въ лирическомъ и серьезномъ родѣ. Ни я самъ, ни сотоварищи мои, упражнявшіеся также вмѣстѣ со мной въ сочиненіяхъ, не думали, что мнѣ придется быть писателемъ комическимъ и сатирическимъ, хотя, несмотря на мой меланхолическій отъ природы характеръ, на меня часто находила охота шутить и даже надоѣдать другимъ моими шутками». Дѣйствительно, мы знаемъ, что къ этому вре-
детельству Гоголя, указывал и Пушкин, имело некоторую связь с той «охотой к наблюденью внутренному над человеком и над душой человеческой», охотой, о которой Гоголь упоминает в письме к Жуковскому (там же, стр. 281), как об отличительном своем свойстве, «прежде чем сделался писатель». Во всяком случае любопытно для характеристики наблюдательности Гоголя отметить собственное его показание об оригинальном приеме, при помощи которого он добывал иногда свои наблюдения. «Когда я был в школе и был юношей, — говорит он в письме от 7 ноября 1838 г. к М. П. Балабиной, — я был очень самолюбив; мне хотелось смертельно знать, что обо мне говорят и думают другие. Мне казалось, что всё то, что мне говорили, было не то, что обо мне думали. Я нарочно старался завести ссору с моим товарищем, и тот натурально, в сердцах высказывал мне всё то, что во мне было дурного. Мне этого было только и нужно; я уже бывал совершенно доволен, узнавши всё о себе» (Письма, т. I, стр. 544).
При всей важности этих сведений о раннем развитии наблюдательности Гоголя, мы не имеем достаточных данных, чтобы утверждать, что Гоголь в школе пользовался материалом своих наблюдений для литературных целей. Как он сам сообщает, «мысль о писательстве никогда не всходила на ум». Первые его произведения, до нас не дошедшие, насколько известно, не истекали из его наблюдений, а были результатом подражания. «Первые мои опыты, говорит он, первые упражненья в сочинениях, к которым я получил навык в последнее время пребывания моего в школе, были почти все в лирическом и серьезном роде. Ни я сам, ни сотоварищи мои, упражнявшиеся также вместе со мной в сочинениях, не думали, что мне придется быть писателем комическим и сатирическим, хотя, несмотря на мой меланхолический от природы характер, на меня часто находила охота шутить и даже надоедать другим моими шутками». Действительно, мы знаем, что к этому вре-
