и болѣзни и кутаясь въ дырявый, безобразный плащъ съ капюшономъ. Въ жизнь свою я не видывалъ ничего ужаснѣе этого лица съ тусклыми глазами безъ взгляда. У крыльца гостинницы онъ остановился и, плачевно растягивая слова, обратился къ пустому пространству:
— Милостивые, жалостливые, христіане добрые, скажите слѣпому матросу его величества, гдѣ онъ теперь находится.
Я немедленно отвѣчалъ:
— Вы у гостинницы Адмиралъ Бенбо, возлѣ Блекгилльской бухты.
— Слышу голосокъ тоненькій, голосокъ молоденькій, — возразилъ слѣпецъ тѣмъ же заунывнымъ голосомъ. — Голубчикъ миленькій, мальчикъ мой хорошенькій, не подашь ли ты мнѣ руку свою, не поможешь ли войти?
Въ простотѣ души я предупредительно протянул руку и вдругъ почувствовалъ, что ужасный слѣпецъ сейчасъ же сжалъ ее какъ тисками. Испугавшись до смерти, я сталъ вырываться, но безглазый нищій съ силою привлекъ меня къ себѣ и сказалъ уже совсѣмъ другимъ тономъ:
— Веди-ка меня къ капитану, мальчуганъ!
— Ей-Богу, сэръ, я не смѣю… ну, право же не смѣю, видитъ Богъ.
— О!… о!… — зарычалъ слѣпой, такъ ты не слушаться?… Сейчасъ веди, не то я тебѣ руку выверну.
И съ этими словами онъ такъ жестоко повернулъ мнѣ руку, что я громко закричалъ.
— Сэръ, я о васъ же забочусь? Капитанъ послѣднее время очень опасенъ. Онъ не разстается съ своимъ кортикомъ. Къ нему просто подойти нельзя и къ тому же онъ боленъ… Недавно другой джентельменъ…
— Цыцъ, замолчи! Веди меня къ нему и конецъ! — перебилъ меня слѣпой.
Голосъ былъ грубый, жестокій, однимъ словомъ ужасный. Онъ подѣйствовалъ на меня хуже боли въ рукѣ. Я подчинился. Мы пошли въ залу, гдѣ у камина сидѣлъ капитанъ, попивая ромъ. Слѣпецъ, не выпуская моей руки, навалился мнѣ на плечо всею тяжестью.
— Веди меня прямо къ нему, — сказалъ онъ, — и когда подойдешь совсѣмъ близко, крикни: „Билль! Вотъ и мы!“ Не крикнешь — берегись!
и болезни и кутаясь в дырявый, безобразный плащ с капюшоном. В жизнь свою я не видывал ничего ужаснее этого лица с тусклыми глазами без взгляда. У крыльца гостиницы он остановился и, плачевно растягивая слова, обратился к пустому пространству:
— Милостивые, жалостливые, христиане добрые, скажите слепому матросу его величества, где он теперь находится.
Я немедленно отвечал:
— Вы у гостиницы Адмирал Бенбо, возле Блекгилльской бухты.
— Слышу голосок тоненький, голосок молоденький, — возразил слепец тем же заунывным голосом. — Голубчик миленький, мальчик мой хорошенький, не подашь ли ты мне руку свою, не поможешь ли войти?
В простоте души я предупредительно протянул руку и вдруг почувствовал, что ужасный слепец сейчас же сжал её как тисками. Испугавшись до смерти, я стал вырываться, но безглазый нищий с силою привлёк меня к себе и сказал уже совсем другим тоном:
— Веди-ка меня к капитану, мальчуган!
— Ей-богу, сэр, я не смею… ну, право же не смею, видит Бог.
— О!… о!… — зарычал слепой, так ты не слушаться?… Сейчас веди, не то я тебе руку выверну.
И с этими словами он так жестоко повернул мне руку, что я громко закричал.
— Сэр, я о вас же забочусь? Капитан последнее время очень опасен. Он не расстаётся со своим кортиком. К нему просто подойти нельзя и к тому же он болен… Недавно другой джентльмен…
— Цыц, замолчи! Веди меня к нему и конец! — перебил меня слепой.
Голос был грубый, жестокий, одним словом ужасный. Он подействовал на меня хуже боли в руке. Я подчинился. Мы пошли в залу, где у камина сидел капитан, попивая ром. Слепец, не выпуская моей руки, навалился мне на плечо всею тяжестью.
— Веди меня прямо к нему, — сказал он, — и когда подойдёшь совсем близко, крикни: „Билль! Вот и мы!“ Не крикнешь — берегись!
