лѣна свой парикъ, что всегда служило у него признакомъ волненія. Окно въ каютѣ было открыто по случаю духоты и черезъ него виднѣлась луна, отражавшаяся въ зыбкомъ зеркалѣ моря.
— Ну, Гоукинсъ, говори, что хотѣлъ, — сказалъ мнѣ мистеръ Трелонэ. — Мы слушаемъ.
Я возможно короче и обстоятельнѣе разсказалъ, что со мной случилось, и передалъ содержаніе подслушанной бесѣды. Мои слушатели не перебили меня ни словомъ, ни жестомъ, но глаза ихъ все время были пристально устремлены на мое лицо. Когда я кончилъ, докторъ мнѣ сказалъ:
— Садись, Джимъ.
Онъ посадилъ меня рядомъ съ собою, налилъ мнѣ рюмку вина и далъ горсть изюму. Потомъ всѣ трое, низко мнѣ поклонившись, степенно выпили за мое здоровье, за мою заслугу перед ними, за счастливый случай, помогшій мнѣ узнать намѣреніе злодѣевъ, и за оказанное мною мужество.
— Капитанъ, — сказалъ сквайръ, — вы были правы, а я ошибался. Сознаюсь, что я оселъ, и жду вашихъ распоряженій.
— Я такой же оселъ какъ и вы, сэръ, — возразилъ капитанъ. И нисколько не лучше. Первый примѣръ вижу, чтобы экипажъ затѣялъ бунтъ такъ ловко, что никто объ этомъ не догадался и ничего не вышло наружу. Я совершенно сбитъ съ толку. Я ничего не понимаю.
— Позвольте, капитанъ, вмѣшался докторъ, — это очень не трудно объяснить. Всему виною Джонъ Сильверъ, а Джонъ Сильверъ, я думаю, вы и сами съ этимъ согласитесь, человѣкъ замѣчательный.
— Этотъ замѣчательный человѣкъ былъ бы замѣчательно хорошъ на большой реѣ, вздернутый туда на веревкѣ, — сердито возразилъ капитанъ. — Но мы болтаемъ, а это ни к чему не ведетъ. Обсудимте-ка лучше дѣло какъ оно есть, неправда ли, мистеръ Трелонэ?
— Сэръ, вы нашъ начальникъ, говорите вы первый! — сказалъ съ великодушнымъ видомъ сквайръ.
— Хорошо, я буду говорить. Я нахожу, что изъ разсказа Джима проистекаютъ три или четыре пункта. Во-первыхъ, намъ нужно, плыть впередъ; если я поворочу корабль назадъ, то негодяи сейчасъ же взбунтуются. Во-вторыхъ, у насъ впереди есть время, пока не отыщется кладъ. Въ-третьихъ, не всѣ матросы измѣнники…
лена свой парик, что всегда служило у него признаком волнения. Окно в каюте было открыто по случаю духоты и через него виднелась луна, отражавшаяся в зыбком зеркале моря.
— Ну, Гоукинс, говори, что хотел, — сказал мне мистер Трелонэ. — Мы слушаем.
Я возможно короче и обстоятельнее рассказал, что со мной случилось, и передал содержание подслушанной беседы. Мои слушатели не перебили меня ни словом, ни жестом, но глаза их всё время были пристально устремлены на моё лицо. Когда я кончил, доктор мне сказал:
— Садись, Джим.
Он посадил меня рядом с собою, налил мне рюмку вина и дал горсть изюму. Потом все трое, низко мне поклонившись, степенно выпили за моё здоровье, за мою заслугу перед ними, за счастливый случай, помогший мне узнать намерение злодеев, и за оказанное мною мужество.
— Капитан, — сказал сквайр, — вы были правы, а я ошибался. Сознаюсь, что я осёл, и жду ваших распоряжений.
— Я такой же осёл, как и вы, сэр, — возразил капитан. И нисколько не лучше. Первый пример вижу, чтобы экипаж затеял бунт так ловко, что никто об этом не догадался и ничего не вышло наружу. Я совершенно сбит с толку. Я ничего не понимаю.
— Позвольте, капитан, вмешался доктор, — это очень не трудно объяснить. Всему виною Джон Сильвер, а Джон Сильвер, я думаю, вы и сами с этим согласитесь, человек замечательный.
— Этот замечательный человек был бы замечательно хорош на большой рее, вздёрнутый туда на верёвке, — сердито возразил капитан. — Но мы болтаем, а это ни к чему не ведёт. Обсудимте-ка лучше дело как оно есть, неправда ли, мистер Трелонэ?
— Сэр, вы наш начальник, говорите вы первый! — сказал с великодушным видом сквайр.
— Хорошо, я буду говорить. Я нахожу, что из рассказа Джима проистекают три или четыре пункта. Во-первых, нам нужно, плыть вперёд; если я поворочу корабль назад, то негодяи сейчас же взбунтуются. Во-вторых, у нас впереди есть время, пока не отыщется клад. В-третьих, не все матросы изменники…
