Митюшинъ предполагалъ, что боцманъ уже докладываетъ старшему офицеру объ „отчаянности“ подчиненнаго и послѣ отдыха старшій офицеръ позоветъ къ себѣ и потребуетъ объясненія.
„Отчаянный“ нетерпѣливо и тревожно ждалъ призыва. И думалъ:
„Хотя старшій офицеръ и строгій, но позволитъ обсказать все дѣло и тогда пойметъ, что исправный и усердный по службѣ матросъ, который ни разу еще не былъ беззаконно наказанъ, не въ отместку за себя „сдерзничалъ“ боцману. И какой же Митюшинъ бунтовщикъ, если онъ только „безпокоится“ изъ-за закона и подлости боцмана?
„Отчаянный“ не спалъ. Не до сна ему было.
Онъ повторялъ въ умѣ то, что объяснитъ старшему офицеру, настроенному боцманомъ, и смѣлость „отчаяннаго“ диктовала ему смѣлыя слова. Они, казалось ему, должны быть такъ же убѣдительны, какъ сама правда.
И сомнѣнія разсѣивались, какъ тучи вѣтромъ. Безпокойному мечтателю-матросу вѣрилось, что правда „окажетъ“ и что старшій офицеръ „полнымъ ходомъ войдетъ въ понятіе“.
Митюшинъ вспомнилъ, что до сихъ поръ его не обезкураживали на „Грозящемъ“.
Дѣйствительно, онъ завоевалъ себѣ нѣкоторое уваженіе.
На „Грозящемъ“ были офицеры, которые напоминали старыя времена флотской „выучки“. Она, казалось, снова входила въ моду, и даже юные
