глотку... Могъ бы за башковатость и стараніе въ унтерцеры вытти... Ладилъ бы съ начальствомъ и жилъ бы по-хорошему, съ опаской. А теперь за твое мечтаніе—крышка... Старшій офицеръ строгій, не проститъ, потому неповиновеніе. За это не прощаютъ. Не думай. И какъ пойдетъ опросъ, дознаются, что ты насчетъ закона, да про всякое начальство баламутилъ изъ-за своего языка... Не стѣснялся своего званія... Вовсе, какъ дуракъ, втемяшился... А жилъ бы да жилъ, Митюшинъ, какъ прочіе люди, если бы боцмана не сконфузилъ...
„Отчаянный“ молчалъ, словно бы не находилъ словъ и, казалось, былъ подавленъ.
И Чижовъ, подумавшій, что „отчаянный“ струсилъ, прибавилъ:
— Одна есть загвоздка... Избавился бы отъ бѣды...
— Какая?
— Повинись предъ боцманомъ. Тоже и ему нелестно, какъ въ судѣ его обскажутъ... Пожалуй, проститъ... А тебѣ что?..
„Отчаянный“ серьезно отвѣтилъ:
— Ай-да ловко уважилъ! Спасибо, пріятель!
— За что?... Куда ты гнешь?
— Вполнѣ открылся, какой ты есть съ потрохами!
— Видно, не нравится, что обо всемъ полагаю съ разсудкомъ?
— Даже съ большимъ разсудкомъ обезсудилъ меня дуракомъ...
— Не лѣзь на рожонъ. Не полагай о себѣ... Помни, что матросъ.
