Одному матросу, у котораго изъ зубовъ сочилась кровь, онъ возбужденно и громко сказалъ:
— Что ты позволяешь этому звѣрю-боцману тиранствовать надъ собой? Онъ не смѣетъ драться!
Матросъ молчалъ. Притихли и другіе матросы, стоявшіе вблизи. Притихли и любопытно ждали, что будетъ. Боцманъ стоялъ въ двухъ шагахъ и слышалъ каждое слово „отчаяннаго“.
Но Ждановъ только бросилъ на Митюшина безпощадный злой взглядъ и пошелъ далѣе, великолѣпный, строгій и высокомѣрный.
„Сегодня будетъ раздѣлка!“—рѣшилъ Митюшинъ.
Дѣйствительно, за четверть часа до подъема флага, вѣстовой старшаго офицера вприпрыжку подошелъ къ Митюшину.
— Старшій офицеръ требуетъ въ каюту!—проговорилъ невеселымъ тономъ вѣстовой.
И, понижая голосъ, участливо скороговоркой прибавилъ:
— Освирѣпѣлъ... страсть! Сей минутъ боцманъ былъ у „цапеля“ и на тебя, Митюшинъ, кляузничалъ... Я заходилъ въ каюту и слышалъ, какъ боцманъ противъ тебя настраивалъ. Такъ ты знай.
— Спасибо, братъ!—порывисто проговорилъ Митюшинъ.
— А первымъ дѣломъ помалкивай... Слушай и не прекословь. Какъ отзудитъ, тогда обсказывай: „такъ, молъ, и такъ!“ Дозволитъ!
Митюшинъ, слегка поблѣднѣвшій и возбужденно припоминая смѣлыя слова, которыя хотѣлъ сказать, быстро спустился въ каютъ-компанію.
