Съ полуночи онъ вышелъ на вахту и мѣрно шагалъ по палубѣ, ни съ кѣмъ не заговаривая; онъ снова думалъ, одинокій, тоскующій, какъ вдругъ къ нему подошелъ матросикъ-первогодокъ.
Митюшинъ остановился.
— Что тебѣ?—спросилъ онъ.
Матросикъ застѣнчиво и душевно проговорилъ, понижая голосъ до шепота:
— А тебя, Митюшинъ, Господь вызволитъ изъ бѣды за твою смѣлость. Я хоть и простъ, а понялъ, отчего ты тоскуешь. Изъ-за правды тоскуешь. Изъ-за нее проучилъ боцмана! Жалѣешь матроса, безпокойная ты душа.
— Спасибо на ласковомъ словѣ, Черепковъ!—горячо и взволнованно проговорилъ Митюшинъ.
И смятенная его душа просвѣтлѣла.
„Отчаянный“ вдругъ почувствовалъ, что онъ не одинокъ.
VI.
Утромъ, когда на „Грозящемъ“ шла обычная „уборка“, боцманъ Ждановъ былъ еще неприступнѣе и ходилъ по кораблю, словно надутый и обозленный индюкъ.
Сегодня боцманъ наводилъ большій страхъ на матросовъ. Болѣе, чѣмъ обыкновенно, онъ сквернословилъ, придираясь изъ-за всякаго пустяка, и нѣсколькихъ матросовъ прибилъ съ хладнокровной жестокостью, не спѣша и молча.
„Отчаянный“ волновался.
