— Гдѣ?..
— На фабрикѣ.
— Такъ. А на царской службѣ тоже, значитъ, надуло?—иронизировалъ Чижовъ, чувствуя себя оскорбленнымъ презрительнымъ тономъ „отчаяннаго“.
— Вѣрно что такъ...
— Чудно что-то...
— Видно не слыхалъ, что люди тоскуютъ по правдѣ?—вдругъ воскликнулъ Митюшинъ.
Чижовъ недовѣрчиво усмѣхнулся.
— То-то не понять! Душа въ тебѣ свиная, а разсудокъ подлый... Еще радъ, что матроса отпорятъ безъ всякаго закона! Думаешь: только больно, а не то, что позорно и обидно... И что присовѣтовалъ?.. Совѣсть-то въ деревнѣ оставилъ... А я полагалъ, что, ты хоть и трусъ,—всетаки съ понятіемъ втихомолку!—негодующе прибавилъ Митюшинъ, возвышая голосъ.
— Ты что же ругаешься? Это по какимъ правамъ?
— Вали къ своему боцману... Виляй свинымъ своимъ хвостомъ и обсказывай. Можетъ, и ты ему про меня кляузничалъ... Такъ за одно...
— Усмирятъ тебя, дьявола отчаяннаго!
И Чижовъ, полный ненависти къ нему,—отошелъ.
Роздали койки. Митюшинъ долго не засыпалъ, думая грустныя думы.
