ведомости, т.-е. они все-заносились в одну тетрадь с кратким изложением дела и с указанием, что это ходатайство возбуждено присяжными заседателями, но в отдельных случаях, когда казалось, что это ходатайство недостаточно обосновано, составлялся, подробный высочайший доклад об его отклонении.
Председатель. — Что же, по сводной ведомости ходатайства хоронились или, напротив, удовлетворялись?
Веревкин. — Удовлетворялись.
Председатель. — Так что, вы утверждаете, что большинство ходатайств присяжных заседателей о помиловании и об облегчении участи, во-первых, докладывались, а, во-вторых, удовлетворялись?
Веревкин. — Позвольте ответить на обе части вашего вопроса. Докладывались не все, а только те, по которым испрашивались помилования, и затем те, которые по чему-нибудь заслужили особого внимания, вызывая к себе интерес. Те же ходатайства, которые казались совершенно неосновательными, оставлялись по ведомости без доклада его величеству.
Председатель. — Какое право было у вас не докладывать этих, очевидно вызванных циркуляром Щегловитова или его предшественником, ходатайств присяжных заседателей на высочайшее имя?
Веревкин. — На том общем основании, в силу которого министр юстиции особым высочайшим повелением (затрудняюсь вам сказать дату, это было еще в 80-х годах) был уполномочен на оставление без последствий ходатайств о помиловании в случаях, когда, в виду необоснованности и неуважительности, он не признавал возможным утруждать государя.
Председатель. — Вам представлялось соответствующим законам принятие министром юстиции к руководству такого указания, которым министру юстиции отторгалась одна из важнейших и, может быть, наиболее дорогих народу прерогатив верховной власти — миловать?
Веревкин. — Это установлено очень давно.
Председатель. — Но вы применяли это довольно недавно?
Веревкин. — Мы применяли на основании высочайшего повеления, которое было испрошено не нами.
Председатель. — Насколько законной считали вы такую вашу практику?
Веревкин. — Она была законна, потому что она покоилась на высочайшем повелении.
Председатель. — Вы думаете, что всякое высочайшее повеление, особенно после основных законов 1906 года, является законным?
Веревкин. — Этого я не сказал бы, но я бы сказал, что мы руководились указанной практикой, потому что она покоилась на высочайшем повелении.