сей опасности? Ето не нетрудное дѣло. Въ прочихъ случаяхъ, при изданіи многихъ законовъ, не согласныхъ съ обычаями народа, немаловажную помощь намъ подаютъ Критъ и Лакедемонъ. Но въ разсужденіи любви, какъ извѣстно, они совершенно противорѣчатъ намъ. Еслибъ кто, сообразуясь съ природою возобновилъ законъ, существовавшій до временъ Лаія, которымъ запрещается противоестественное сообщеніе и позволяется только одно природою показанное двумъ поламъ: потому что и въ естествѣ животныхъ самецъ не прикасается къ самцу: тотъ конечно говорилъ бы языкомъ убѣдительнымъ, но не согласнымъ съ вашими обычаями; и етотъ вашъ обычай ни какъ не согласенъ съ цѣлію, которую долженъ предполагать себѣ законодатель. Мы ищемъ въ законахъ одного, ведутъ ли они къ добродѣтели или нѣтъ. Предположивъ, будто и мы согласились невидѣть гнусности сего обычая, спрашивается, можетъ ли онъ содѣйствовать къ добродѣтели? Вкоренясь въ душѣ обольщеннаго, дастъ ли онъ ей нравъ мужественный, и обольстителю внушитъ ли правила умѣренности? Кто можетъ ожидать отъ сего закона подобныхъ дѣйствій? Напротивъ не всякой ли будетъ презирать слабость человѣка, который предается безчестнымъ удовольствіямъ и не имѣетъ ни малѣйшей власти обуздать себя? Не всякой ли долженъ
сей опасности? Это не нетрудное дело. В прочих случаях, при издании многих законов, несогласных с обычаями народа, немаловажную помощь нам подают Крит и Лакедемон. Но в рассуждении любви, как известно, они совершенно противоречат нам. Если б кто, сообразуясь с природою, возобновил закон, существовавший до времен Лаия, которым запрещается противоестественное сообщение и позволяется только одно природою показанное двум полам — потому что и в естестве животных самец не прикасается к самцу — тот конечно говорил бы языком убедительным, но несогласным с вашими обычаями; и этот ваш обычай никак не согласен с целью, которую должен предполагать себе законодатель. Мы ищем в законах одного: ведут ли они к добродетели или нет. Предположив, будто и мы согласились не видеть гнусности сего обычая, спрашивается, может ли он содействовать к добродетели? Вкоренясь в душе обольщенного, даст ли он ей нрав мужественный и обольстителю внушит ли правила умеренности? Кто может ожидать от сего закона подобных действий? Напротив, не всякий ли будет презирать слабость человека, который предается бесчестным удовольствиям и не имеет ни малейшей власти обуздать себя? Не всякий ли должен
