того, что его здоровый умъ, привыкшій наблюдать и обдумывать простыя и ясныя явленія деревенскаго обихода, никакъ не можетъ уловить связи между преподаваемой ему «словесностью» и дѣйствительной жизнью. Поэтому онъ не понимаетъ и не можетъ заучить самыхъ простыхъ вещей, къ великому удивленно и негодованію своего взводнаго начальника.
— Н-ну! Долго я тебя буду ждать, пока ты соберешься?—начинаетъ сердиться Сѣроштанъ.
— Нутренними врагами… врагами…
— Не знаешь?—грозно воскликнулъ Сѣроштанъ и двинулся-было на Архипова, но, покосившись на офицера, только затрясъ головой и сдѣлалъ Архипову страшные глаза.—Ну, слухай. Унутренними врагами мы называемъ усѣхъ, сопротивляющихся закону. Напримѣръ, кого?..—Онъ встрѣчаетъ искательные глаза Овечкина.—Скажи хоть ты, Овечкинъ.
Овечкинъ вскакиваетъ и радостно кричитъ:
— Такъ что бунтовщики, стюденты, конокрады, жиды и поляки!
Рядомъ занимается со своимъ взводомъ Шаповаленко. Расхаживая между скамейками, онъ пѣвучимъ тонкимъ голосомъ задаетъ вопросы по солдатской памяткѣ, которую держитъ въ рукахъ.
— Солтысъ, что̀ такое часовой?
Солтысъ, литвинъ, давясь и тараща глаза отъ старанія, выкрикиваетъ:
— Часовой есть лицо неприкосновенное.
— Ну да, такъ, а еще?
— Часовой есть солдатъ, поставленный на какой-либо постъ съ оружіемъ въ рукахъ.
— Правильно. Вижу, Солтысъ, что ты уже начинаешь стараться. А для чего ты поставленъ на постъ, Пахоруковъ?
