— Что̀ говорить, невесело,—сказалъ Вѣткинъ.—Но какъ же иначе? Надо же людей учить дѣлу. А вдругъ война?
— Развѣ что война,—уныло согласился Ромашовъ.—А зачѣмъ война? Можетъ-быть, все это какая-то общая ошибка, какое-то всемірное заблужденіе, помѣшательство? Развѣ естественно убивать?
— Э-э, развели философію. Какого чорта! А если на насъ вдругъ нападутъ нѣмцы? Кто будетъ Россію защищать?
— Я вѣдь ничего не знаю и не говорю, Павелъ Павлычъ,—жалобно и кротко возразилъ Ромашовъ:—я ничего, ничего не знаю. Но вотъ, напримѣръ, сѣверо-американская война, или тоже вотъ освобожденіе Италіи, а при Наполеонѣ—гверильясы… и еще шуаны во время революціи… Дрались же, когда приходила надобность! Простые землепашцы, пастухи…
— То американцы… Экъ вы прировняли… Это дѣло десятое. А по-моему, если такъ думать, то ужъ лучше не служить. Да и вообще въ нашемъ дѣлѣ думать не полагается. Только вопросъ: куда же мы съ вами дѣнемся, если не будемъ служить? Куда мы годимся, когда мы только и знаемъ—лѣвой, правой,—а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку. Умирать мы умѣемъ, это вѣрно. И умремъ, дьяволъ насъ задави, когда потребуютъ. По крайности, не даромъ хлѣбъ ѣли. Такъ-то, господинъ филозо̀фъ. Пойдемъ послѣ ученья со мной въ собраніе.
— Что̀ жъ, пойдемте,—равнодушно согласился Ромашовъ.—Собственно говоря, это свинство такъ ежедневно проводить время. А вы правду говорите, что если такъ думать, то ужъ лучше совсѣмъ не служить.
Разговаривая, они ходили взадъ и впередъ по плацу и остановились около четвертаго взвода. Солдаты сидѣли и лежали на землѣ около составленныхъ ружей. Нѣко-
