— Пойдемъ, покуримъ, Юрій Алексѣичъ,—сказалъ Вѣткинъ.
И, чмокнувъ языкомъ и качнувъ головой, онъ прибавилъ съ досадой:
— Эхъ, голубчикъ!..
У Ромашова затрясся подбородокъ, а въ гортани стало горько и тѣсно. Едва удерживаясь отъ рыданій, онъ отвѣтилъ обрывающимся, задушеннымъ голосомъ обиженнаго ребенка:
— Нѣтъ ужъ… что̀ ужъ тутъ… я не хочу…
Вѣткинъ отошелъ въ сторону. «Вотъ возьму сейчасъ, подойду и ударю Сливу по щекѣ,—мелькнула у Ромашова ни съ того ни съ сего отчаянная мысль.—Или подойду къ корпусному и скажу: «Стыдно тебѣ, старому человѣку, играть въ солдатики и мучить людей. Отпусти ихъ отдохнуть. Изъ-за тебя двѣ недѣли били солдатъ».
Но вдругъ ему вспомнились его недавнія горделивыя мечты о стройномъ красавцѣ-подпоручикѣ, о дамскомъ восторгѣ, объ удовольствіи въ глазахъ боевого генерала,—и ему стало такъ стыдно, что онъ мгновенно покраснѣлъ не только лицомъ, но даже грудью и спиной.
«Ты смѣшной, презрѣнный, гадкій человѣкъ!—крикнулъ онъ самому себѣ мысленно.—Знайте же всѣ, что я сегодня застрѣлюсь!»
Смотръ кончался. Роты еще нѣсколько разъ продефилировали передъ корпуснымъ командиромъ: сначала поротно шагомъ, потомъ бѣгомъ, затѣмъ сомкнутой колонной съ ружьями на перевѣсъ. Генералъ какъ будто смягчился немного и нѣсколько разъ похвалилъ солдатъ. Было уже около четырехъ часовъ. Наконецъ полкъ остановился, и приказали людямъ стоять вольно. Штабъ-горнистъ затрубилъ «вызовъ начальниковъ».
— Господа офицеры, къ корпусному командиру!—пронеслось по рядамъ.
