артистовъ и конюховъ, колотилъ ее по щекамъ за непришитую пуговицу. Она переносила это съ тѣмъ же смиреніемъ, съ какимъ принимаетъ побои отъ своего хозяина старая, умная и преданная собака.
Наконецъ, однажды, ночью, послѣ представленія, на которомъ первый въ свѣтѣ дрессировщикъ былъ освистанъ за то, что черезчуръ сильно ударилъ хлыстомъ собаку, Менотти прямо сказалъ Норѣ, чтобы она немедленно убиралась отъ него ко всѣмъ чертямъ. Она послушалась, но у самой двери номера остановилась и обернулась назадъ съ умоляющимъ взглядомъ. Тогда Менотти быстро подбѣжалъ къ двери, бѣшенымъ толчкомъ ноги распахнулъ ее и закричалъ:
— Allez!..
Но черезъ два дня ее, какъ побитую и выгнанную собаку, опять потянуло къ хозяину. У нея потемнѣло въ глазахъ, когда лакей гостиницы съ наглой усмѣшкой сказалъ ей: «Къ нимъ нельзя-съ, они въ кабинетѣ, заняты съ барышней-съ».
Нора взошла наверхъ и безошибочно остановилась передъ дверью того самаго кабинета, гдѣ годъ тому назадъ она была съ Менотти. Да, онъ былъ тамъ: она узнала его томный голосъ переутомившейся знаменитости, изрѣдка прерываемой счастливымъ смѣхомъ рыжей англичанки. Она быстро отворила дверь.
Малиновыя съ золотомъ обои, яркій свѣтъ двухъ канделябровъ, блескъ хрусталя, гора фруктовъ и бутылки въ серебряныхъ вазахъ, — Менотти, лежащій безъ сюртука на диванѣ, и Вильсонъ съ разстегнутымъ корсажемъ, запахъ духовъ, вина, сигары, пудры, — все это сначала ошеломило ее; потомъ она кинулась на Вильсонъ и нѣсколько разъ ударила ее кулакомъ въ лицо. Та завизжала, — и началась свалка…
Когда Менотти удалось съ трудомъ растащить обѣихъ
