влажные глаза и разслабленнымъ голосомъ спросилъ ее о здоровьѣ. Она смутилась, покраснѣла и отняла свою руку. Этотъ моментъ рѣшилъ ея участь.
Черезъ недѣлю, провожая Нору съ большого вечерняго представленія, Менотти попросилъ ее зайти съ нимъ поужинать въ ресторанъ той великолѣпной гостиницы, гдѣ всемірно-знаменитый, первый соло-клоунъ всегда останавливался.
Отдѣльные кабинеты помѣщались въ верхнемъ этажѣ, и, взойдя наверхъ, Нора на минуту остановилась — частью отъ усталости, частью отъ волненія и послѣдней цѣломудренной нерѣшимости. Но Менотти крѣпко сжалъ ея локоть. Въ его голосѣ прозвучала звѣриная страсть и жестокое приказаніе бывшаго акробата, когда онъ прошепталъ:
— Allez!..
И она пошла… Она видѣла въ немъ необычайное, верховное существо, почти бога… Она пошла бы въ огонь, если бы ему вздумалось приказать.
Въ теченіе года она ѣздила за нимъ изъ города въ городъ. Она стерегла брильянты и медали Менотти во время его выходовъ, надѣвала на него и снимала трико, слѣдила за его гардеробомъ, помогала ему дрессировать крысъ и свиней, растирала на его физіономіи кольдъ-кремъ и — что̀ всего важнѣе — вѣрила съ пыломъ идолопоклонника въ его міровое величіе. Когда они оставались одни, онъ не находилъ, о чемъ съ ней говорить, и принималъ ея страстныя ласки съ преувеличенно-скучающимъ видомъ человѣка пресыщеннаго, но милостиво позволяющаго обожать себя.
Черезъ годъ она ему надоѣла. Его разслабленный взоръ обратился на одну изъ сестеръ Вильсонъ, совершавшихъ «воздушные полеты». Теперь онъ совершенно не стѣснялся съ Норой и нерѣдко въ уборной, передъ глазами
