— Господинъ Кербешъ, но вѣдь она же совершеннолѣтняя,—говорить хозяйка.
— Онѣ совершеннолѣтнія,—подтаерждаетъ Исай Саввичъ.—Онѣ дали расписку, что по доброй волѣ…
Эмма Эдуардовна произноситъ басомъ, съ холодной увѣренностью:
— Ей-Богу, она здѣсь какъ за родную дочъ.
— Да вѣдь я не объ этомъ и говорю,—досадливо морщится околоточный.—Вы вникните въ мое положеніе… Вѣдь это служба. Господи, и безъ того непріятностей не оберешься!
Хозяйка вдругъ встаетъ, шаркаетъ туфлями къ дверямъ и говоритъ, мигая околоточному лѣнивымъ, невыразительнымъ, блекло-голубымъ глазомъ:
— Господинъ Кербешъ, я попрошу васъ поглядѣть на наши передѣлки. Мы хотимъ немножко расширить помѣщеніе.
— А-а! Съ удовольствіемъ…
Черезъ десять минутъ оба возвращаются, не глядя другъ на друга. Рука Кербеша хруститъ въ карманѣ новенькой сторублевкой. Разговоръ о совращенной дѣвушкѣ болѣе не возобновляется. Околоточный, поспѣшно допивая бенедиктинъ, жалуется на нынѣшнее паденіе нравовъ:
— Вотъ у меня сынъ гимназистъ—Павелъ. Приходитъ, подлецъ, и заявляѣтъ: «Папа, меня ученики ругаютъ, что ты полицейскій, и что служишь на Ямской, и что берешь взятки съ публичныхъ домовъ». Ну, скажите, ради Бога, мадамъ Шойбесъ, это же не нахальство?—Ай-ай-ай!.. И какія тутъ взятки?.. Вотъ и у меня тоже…
— Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на васъ на всѣхъ донесетъ начальнику края». Что̀ же вы думаете?
