Безпросвѣтная грусть смѣнялась въ настроеніи юноши раздражительною нервностью и, вмѣстѣ съ тѣмъ, возрастала замѣчательная тонкость его ощущеній. Слухъ его чрезвычайно обострился; свѣтъ онъ ощущалъ всѣмъ своимъ организмомъ, и это было замѣтно даже ночью: онъ могъ отличать лунныя ночи отъ темныхъ и нерѣдко долго ходилъ по двору, когда всѣ въ домѣ спали, молчаливый и грустный, отдаваясь странному дѣйствію мечтательнаго и фантастическаго луннаго свѣта. При этомъ его блѣдное лицо всегда поворачивалось за плывшимъ по синему небу огненнымъ шаромъ, и глаза отражали искристый отблескъ холодныхъ лучей.
Когда же этотъ шаръ, все выроставшій по мѣрѣ приближенія къ землѣ, подергивался тяжелымъ краснымъ туманомъ и тихо скрывался за снѣжнымъ горизонтомъ, лицо слѣпого становилось спокойнѣе и мягче, и онъ уходилъ въ свою комнату.
О чемъ онъ думалъ въ эти долгія ночи, трудно сказать. Въ извѣстномъ возрастѣ каждый, кто только извѣдалъ радости и муки вполнѣ сознательнаго существованія, переживаетъ въ большей или меньшей степени состояніе душевнаго кризиса. Останавливаясь на рубежѣ дѣятельной жизни, человѣкъ старается опредѣлить свое мѣсто въ природѣ, свое значеніе, свои отношенія къ окружающему міру. Это своего рода „мертвая точка“, и благо тому, кого размахъ жизненной силы проведетъ черезъ нее безъ крупной ломки. У Петра этотъ душевный кризисъ еще осложнялся; къ вопросу: „зачѣмъ жить на свѣтѣ?“—онъ прибавлялъ: „зачѣмъ жить именно слѣпому?“ Наконецъ, въ самую эту работу нерадостной мысли вдвигалось еще что-то постороннее, какое-то почти физическое давленіе неутоленной потребности, и это отражалось на складѣ его характера.
Передъ Рождествомъ Яскульскіе вернулись, и Эвелина, живая и радостная, со снѣгомъ въ волосахъ и вся обвѣянная свѣжестью и холодомъ, прибѣжала изъ поссесорскаго хутора въ усадьбу и кинулась обнимать Анну Михайловну, Петра и Максима. Въ первыя минуты лицо Петра освѣтилось неожиданною радостію, но затѣмъ на немъ появилось опять выраженіе какой-то упрямой грусти.
— Ты думаешь, я люблю тебя?—рѣзко спросилъ онъ въ тотъ же день, оставшись наединѣ съ Эвелиной.
— Я въ этомъ увѣрена,—отвѣтила дѣвушка.
— Ну, а я не знаю,—угрюмо возразилъ слѣпой.—Да, я
