Скорѣй же, скорѣй въ путь! Поэзія дальнихъ странствій исчезаетъ не по днямъ, а по часамъ. Мы, можетъ-быть, послѣдніе путешественники, въ смыслѣ аргонавтовъ: на насъ еще, по возвращеніи, взглянуть съ участіемъ и завистью.
Казалось всѣ страхи, какъ мечты, улеглись: впередъ манилъ просторъ и рядъ неиспытанныхъ наслажденій. Грудь дышала свободно, навстрѣчу вѣяло уже югомъ, манили голубыя небеса и воды. Но вдругъ за этою перспективой возникало опять грозное привидѣніе и росло по мѣрѣ того, какъ я вдавался въ путь. Это привидѣніе была мысль: какая обязанность лежитъ на грамотномъ путешественникѣ передъ соотечественннками, передъ обществомъ, которое слѣдить за плавателями? Экспедиція въ Японію — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съѣздить и въ Италію безъ вѣдома публики тому, кто разъ брался за перо. А тутъ предстоитъ объѣхать весь міръ и разсказать объ этомъ такъ, чтобъ слушали разсказъ безъ скуки, безъ нетерпѣнія. Но какъ и что̀ разсказывать и описывать? Это одно и то же, что спросить, съ какою физіономіей явиться въ общество?
Нѣтъ науки о путешествіяхъ: начиная отъ Аристотеля до Ломоносова включительно, молчатъ; путешествія не попали подъ ферулу риторики, и писатель свободенъ пробираться въ нѣдра горъ или опускаться въ глубину океановъ, съ ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльяхъ вдохновенія скользить по нимъ быстро и ловить мимоходомъ, на бумагу, ихъ образы; описывать страны и народы исторически, статистически, или только посмотрѣть, каковы трактиры — словомъ, никому не отведено столько простора и никому отъ этого такъ не тѣсно писать, какъ путешественнику. Говорить ли о теоріи вѣтровъ, о направленіи и курсахъ корабля, о широтахъ и долготахъ, или докладывать, что такая-то страна была когда-то подъ водою, а вотъ
