сѣрыхъ, смотря по освѣщенію солнца и разстоянію. Шведскій берегъ весь гористый. Датскій видѣнъ ясно. Онъ намъ представилъ картину увядшей осенней зелени, нѣсколько деревень. Романтики, глядя на крѣпости обоихъ береговъ, припоминали могилу Гамлета; болѣе положительные люди разсуждали о несправедливости зундскихъ пошлинъ, самые положительные—о необходимости запастись свѣжею провизіей, а всѣ вообще мечтали съѣхать на сутки на берегъ, ступить ногой въ Данію, обѣгать Копенгагенъ, вглянуть на физіономію города, на картину людей, быта, немного расправить ноги послѣ качки, поѣсть свѣжихъ устрицъ. Но ничего этого не случилось. На другой день заревѣлъ штормъ, сообщенія съ берегомъ не было, и мы простояли, помнится, трое сутокъ въ печальномъ бездѣйствіи. Простоять въ виду берега, не имѣя возможности съѣхать на него, гораздо скучнѣе, нежели пробыть мѣсяцъ въ морѣ, не видя береговъ. Въ этомъ я убѣдился вполнѣ. Обѣдали, пили чай, разговаривали, читали, заучили картину обоихъ береговъ наизусть, и все-таки времени оставалось много. Изрѣдка нарушалось однообразіе неожиданнымъ развлеченіемъ. Вбѣжитъ иногда въ капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажетъ:—„Купецъ наваливается, вашевысокоблагородіе! “ Книги, обѣдъ—все бросается, бѣгутъ наверхъ; я туда же. Въ самомъ дѣлѣ купеческое судно, называемое въ морѣ коротко „купецъ“, для отличія отъ военнаго, сбитое теченіемъ, или отъ неумѣнья править, такъ и ломитъ или на носъ, или на корму, того и гляди стукнется, повредитъ какъ-нибудь утлегарь, поломаетъ реи—и не перечтешь сколько надѣлаетъ вреда себѣ и другимъ. Начинается крикъ, шумъ, угрозы, съ одной стороны по-русски, съ другой энергическіе отвѣты и оправданія по-голландски, или по-англійски, по-нѣмецки. Другъ друга въ суматохѣ не слышать, не понимаютъ, а кончится все-таки тѣмъ, что расцѣпятся—и все смолкнетъ: корабль нѣмъ и
