Жилъ былъ пискарь. И отецъ, и мать у него были умные; помаленьку да полегоньку аридовы вѣки въ рѣкѣ прожили, и ни въ уху, ни къ щукѣ въ хайло̀ не попали. И сыну тоже заказали. „Смотри, сынокъ, — говорилъ старый пискарь, умирая: — коли хочешь жизнью жуировать, такъ гляди въ оба!“
А у молодого пискаря ума палата была. Началъ онъ этимъ умомъ раскидывать и видитъ: куда ни обернется — вездѣ ему матъ. Кругомъ, въ водѣ, все большія рыбы плаваютъ, а онъ всѣхъ меньше; всякая рыба его заглотать можетъ, а онъ никого заглотать не можетъ. Да и непонимаетъ: зачѣмъ глотать? Ракъ можетъ его клешней пополамъ перерѣзать, водяная блоха — въ хребетъ впиться и до смерти замучить. Даже свой братъ пискарь — и тотъ какъ увидитъ, что онъ комара изловилъ, цѣлымъ стадомъ такъ и бросится отнимать. Отнимутъ и начнутъ другъ съ дружкой драться, только комара задаромъ растреплютъ.
А человѣкъ? — что̀ это за ехидное созданіе такое! какихъ каверзъ онъ ни выдумалъ, чтобъ его, пискаря, напрасною смертью погублять! И невода, и сѣти, и верши, и норота̀, и наконецъ… уду! Кажется, что можетъ быть глупѣе уды? — Нитка, на ниткѣ крючокъ, на крючкѣ — червякъ или муха надѣты… Да и надѣты-то какъ?.. въ самомъ, можно сказать, неестественномъ положеніи! А между тѣмъ именно на уду всего больше пискарь и ловится!
Отецъ-старикъ не разъ его насчетъ уды предостерегалъ, „Пуще всего берегись уды! — говорилъ онъ: — потому что хоть и глупѣйшій это снарядъ, да вѣдь съ нами, пискарями, что̀ глупѣе, то̀ вѣрнѣе.
