воды да верши, да уды — больше чтобы ни-ни! Да и объ этомъ еще въ комитетахъ разсуждаютъ: какіе неводы? по какому случаю? на какой предметъ?
— А тебѣ, видно, не все равно, какимъ способомъ въ уху попасть?
— Въ какую такую уху? — удивлялся карась.
— Ахъ, прахъ тебя побери! Карасемъ зовется, а объ ухѣ не слыхалъ! Какое же ты послѣ этого право со мной разговаривать имѣешь? Вѣдь чтобы споры вести и мнѣнія отстаивать, надо, по малой мѣрѣ, съ обстоятельствами дѣла напередъ познакомиться. О чемъ же ты разговариваешь, коли даже такой простой истины не знаешь: что каждому карасю впереди уготована уха? Брысь!.. заколю!
Ершъ ощетинивался, а карась быстро, насколько позволяла его неуклюжесть, опускался на дно. Но черезъ сутки друзья-противники опять сплывались и новый разговоръ затѣвали.
— Намеднись въ нашу заводь щука заглядывала, — объявлялъ ершъ.
— Та самая, о которой ты намеднись упоминалъ?
— Она. Приплыла, заглянула, молвила: „чтой-то будто ужъ слишкомъ здѣсь тихо! должно быть, тутъ карасямъ водъ?“… И съ этимъ уплыла.
— Что̀ же мнѣ теперича дѣлать?
— Изготовляться — только и всего. Ужо̀, какъ приплыветъ она, да уставится въ тебя глазищами, ты чешую-то да перья подбери поплотнѣе, да прямо и полѣзай ей въ хайло̀!
— Зачѣмъ же я полѣзу? Кабы я былъ въ чемъ-нибудь виноватъ…
— Глупъ ты — вотъ въ чемъ твоя вина. Да и жиренъ вдобавокъ. А глупому да жирному и законъ повелѣваетъ щукѣ въ хайло̀ лѣзть!
— Не можетъ такого закона быть! — искренно возмущался карась. — И щука зря не имѣетъ права глотать, а должна прежде объясненія потребовать. Вотъ я съ ней объяснюсь, всю правду выложу. Правдой-то я ее до седьмого пота прошибу.
— Говорилъ я тебѣ, что ты фофанъ, и теперь то же самое повторю: фофанъ! фофанъ! фофанъ!
Ершъ окончательно сердился и давалъ себѣ слово на будущее
