и его выпустили на поруки (неровенъ случай, и опять понадобится). Онъ возвратился домой и умеръ.
А газетчикъ-обманщикъ и сейчасъ живъ. Четвертый каменный домъ подъ крышу подводитъ и съ утра до вечера объ одномъ думаетъ: чѣмъ ему напредки легковѣрнаго читателя ловчѣе обманывать: обманомъ или истиною?
Въ 184* году я жилъ въ одной изъ сѣверныхъ губерній Россіи. Жилъ, т.-е. состоялъ на службѣ, какъ это само собой разумѣлось въ то время. И при этомъ всякія дѣла дѣлалъ: возлежалъ на лонѣ у начальника края, танцовалъ котильонъ съ губернаторшей, разговаривалъ съ жандармскимъ штабъ-офицеромъ о величіи Россіи и совмѣстно съ управляющимъ палатой государственныхъ имуществъ плакалъ горючими слезами, когда послѣдній удостовѣрялъ, что будущее принадлежитъ окружнымъ начальникамъ. И что̀ всего важнѣе — ужасно сердился, когда при мнѣ называли окружныхь начальниковъ эмиссарами Пугачева. Однимъ словомъ, проводилъ время не весьма полезно.
Въ то время вблизи губернскаго города процвѣталъ (а быть можетъ, и теперь процвѣтаетъ) уѣздный городокъ Любезновъ, куда я частенько-таки ѣзжалъ, во-первыхъ, потому что празднаго времени было пропасть, а во-вторыхъ потому, что тамъ служилъ въ качествѣ городничаго мой пріятель, штабсъ-капитанъ Вальяжный, а у него жила экономка Аннушка. Эта Аннушка была премилая особа, и признаюсь, когда мнѣ случалось пить у Вальяжнаго чай или кофе, то очень пріятно было думать, что предлагаемый напитокъ разливала дѣвица благоутробная, а не какая-нибудь пряничная форма. Но впрочемъ только и всего. Хотя же и былъ на меня доносъ, будто бы я ѣзжу въ Любезновъ для „лакомства“, но въ виду моей безпорочной службы это представляло такъ мало вѣроятія, что самъ его превосходительство собственноручно на доносѣ написалъ: „не вѣрю; пусть ѣздитъ“.
