ней мѣрѣ, что это затѣя очень далекая отъ исполненія, а между тѣмъ возвращаюсь къ обѣду домой и вижу, что у нихъ уже дѣло созрѣло.
Жена говоритъ мнѣ:
— У насъ была Машенька Васильева, просила меня съѣздить съ нею выбрать ей платье, и пока я одѣвалась, они (т. е. братъ мой и эта дѣвица) посидѣли за чаемъ, и братъ говоритъ: «Вотъ прекрасная дѣвушка! Что тамъ еще много выбирать, — жените меня на ней!»
Я отвѣчаю женѣ:
— Теперь я вижу, что братъ въ самомъ дѣлѣ одурѣлъ.
— Нѣтъ, позволь, — отвѣчаетъ жена: — отчего же это непремѣнно «одурѣлъ»? Зачѣмъ же отрицать то, что ты самъ всегда уважалъ?
— Что̀ это такое я уважалъ?
— Безотчетныя симпатіи, влеченія сердца.
— Ну, говорю, — матушка, меня на это не поддѣнешь. Все это хорошо во-время и кстати, хорошо, когда эти влеченія вытекаютъ изъ чего-нибудь ясно сознаннаго, изъ признанія видимыхъ превосходствъ души и сердца, а это — что такое… въ одну минуту увидѣлъ и готовъ обрѣшетиться на всю жизнь.
— Да, а ты что же имѣешь противъ Машеньки? — она именно такая и есть, какъ ты говоришь, — дѣвушка яснаго ума, благороднаго характера и прекраснаго и вѣрнаго сердца. Притомъ и онъ ей очень понравился.
— Какъ! воскликнулъ я, — такъ это ты ужъ и съ ея стороны успѣла заручиться признаніемъ?
— Признаніе, отвѣчаетъ, — не признаніе, а развѣ это не видно? Любовь вѣдь — это по нашему женскому вѣдомству, — мы ее замѣчаемъ и видимъ въ самомъ зародышѣ.
— Вы, говорю, — всѣ очень противныя свахи: вамъ бы только кого-нибудь женить, а тамъ что̀ изъ этого выйдетъ, — это до васъ не касается. Побойся послѣдствій твоего легкомыслія.
— А я ничего, говоритъ, — не боюсь, потому что я ихъ обоихъ знаю, и знаю, что братъ твой — прекрасный человѣкъ, и Маша — премилая дѣвушка, и они какъ дали слово заботиться о счастьѣ другъ друга, такъ это и исполнятъ.
— Какъ! закричалъ я, себя не помня, — они уже и слово другъ другу дали?
