насильно и, держа его за руку, пѣлъ: «многая, многая, мно-о-о-гая лѣта, многая лѣта!»
Городской голова послалъ Ахиллѣ чрезъ сосѣда синюю бумажку.
— Это что же такое? — спросилъ Ахилла.
— Всей палатѣ. Хвати «всей палатѣ и воинству», — просилъ голова.
Дьяконъ положилъ ассигнацію въ карманъ и ударилъ:
— «И вс-сей пал-латѣ и в-воинству ихъ, мно-о-огая лѣттта!»
Это Ахилла сдѣлалъ уже превзойдя самого себя, и за то, когда онъ окончилъ многолѣтіе, то пѣть рискнулъ только одинъ привычный къ его голосу отецъ Захарія, да городской голова: всѣ остальные гости пали на свои мѣста и полулежали на стульяхъ, держась руками за столъ или другъ за друга.
Дьяконъ былъ утѣшенъ.
— У васъ рѣдкій басъ, — сказала ему первая, оправясь отъ испуга, петербургская дама.
— Помилуйте, это вѣдь я не для того, а только чтобы доказать, что я не трусъ и знаю, что прочитать.
— Ишь, ишь!.. А кто же тутъ трусъ? — вмѣшался Захарія.
— Да, во-первыхъ, отецъ Захарія, вы-съ! Вы вѣдь со старшими даже хорошо говорить не можете: заикаетесь.
— Это правда, — подтвердилъ отецъ Захарія: — я предъ старшими въ таковыхъ случаяхъ, точно, заикаюсь. Ну, а ты, а ты? Развѣ старшихъ не боишься?
— Я?.. мнѣ все равно: мнѣ что самъ владыка, что кто простой, все равно. Мнѣ владыка говоритъ: такъ и такъ, братецъ, а я ему тоже: такъ и такъ, ваше преосвященство; только и всего.
— Правда это, отецъ Захарія? — пожелалъ освѣдомиться преслѣдующій дьякона лѣкарь.
— Вретъ, — спокойно отвѣчалъ, не сводя своихъ добрыхъ глазъ съ дьякона, Бенефактовъ.
— И онъ также архіерею въ землю кувыркается?
— Кувыркается-съ.
— Никогда! У меня этого и положенія нѣтъ, — вырубалъ дьяконъ, выдвигаясь всею грудью. — Да мнѣ и невозможно. Мнѣ если бъ обращать на всѣхъ вниманіе, то я и жизни бы
