чевяки сбросили, и ситцевыя рубахи сняли, и въ однихъ широкихъ полосатыхъ портищахъ остались и плюхъ одинъ противъ другого, сѣли на землю, какъ курохтаны степные, и сидятъ.
Въ первой разъ мнѣ этакое диво видѣть доводилось, и я смотрю, что̀ дальше будетъ? А они другъ дружкѣ лѣвыя руки подали и крѣпко ихъ держатъ, ноги растопырили и ими другъ дружкѣ слѣдами въ слѣды уперлись и кричатъ: «подавай!»
Что такое они себѣ требуютъ «подавать» я не предвижу, но тѣ, татарва-то, изъ кучки отвѣчаютъ:
— Сейчасъ, бачка, сейчасъ.
И вотъ вышелъ изъ этой кучки татаринъ старый, степенный такой, и держитъ въ рукахъ двѣ здоровыя нагайки и сравнялъ ихъ въ рукахъ и кажетъ всей публикѣ и Чепкуну съ Бакшеемъ: глядите, говоритъ, обѣ штуки ровныя.
— Ровныя, — кричатъ татарва: — всѣ мы видимъ, что благородно сдѣланы, плети ровныя! Пусть садятся и начинаютъ.
А Бакшей и Чепкунъ такъ и рвутся, за нагайки хватаются.
Степенный татаринъ и говоритъ имъ: «подождите» и самъ имъ эти нагайки подалъ: одну Чепкуну, а другую Бакшею, да ладошами хлопаетъ тихо, разъ, два и три… И только что онъ въ третье хлопнулъ, какъ Бакшей стегнетъ изо всей силы Чепкуна нагайкою черезъ плечо по голой спинѣ, а Чепкунъ такимъ самымъ манеромъ на отвѣтъ его. Да и пошли этакъ одинъ другого потчивать: въ глаза другъ другу глядятъ, ноги въ ноги слѣдками упираются и лѣвыя руки крѣпко жмутъ, а правыми съ нагайками порются… Ухъ, какъ они знатно поролись! Одинъ хорошо черкнетъ, а другой еще лучше. Глаза-то у обоихъ даже выстолбенѣли и лѣвыя руки замерли, а ни тотъ, ни другой не сдается. Я спрашиваю у моего знакомца:
— Что же это, молъ, у нихъ, стало-быть, въ родѣ какъ господа на дуэль, что ли, выходятъ?
— Да, — отвѣчаетъ: — тоже такой поединокъ, только это, говоритъ, не насчетъ чести, а чтобы не расходоваться.
— И что же, — говорю: — они этакъ могутъ другъ друга долго сѣчь?
— А сколько имъ, — говоритъ: — похочется и сколько силы станетъ.
чевяки сбросили, и ситцевые рубахи сняли, и в одних широких полосатых портищах остались и плюх один против другого, сели на землю, как курохтаны степные, и сидят.
В первой раз мне этакое диво видеть доводилось, и я смотрю, что дальше будет? А они друг дружке левые руки подали и крепко их держат, ноги растопырили и ими друг дружке следами в следы уперлись и кричат: «подавай!»
Что такое они себе требуют «подавать» я не предвижу, но те, татарва-то, из кучки отвечают:
— Сейчас, бачка, сейчас.
И вот вышел из этой кучки татарин старый, степенный такой, и держит в руках две здоровые нагайки и сравнял их в руках и кажет всей публике и Чепкуну с Бакшеем: глядите, говорит, обе штуки ровные.
— Ровные, — кричат татарва: — все мы видим, что благородно сделаны, плети ровные! Пусть садятся и начинают.
А Бакшей и Чепкун так и рвутся, за нагайки хватаются.
Степенный татарин и говорит им: «подождите» и сам им эти нагайки подал: одну Чепкуну, а другую Бакшею, да ладошами хлопает тихо, раз, два и три… И только что он в третье хлопнул, как Бакшей стегнет изо всей силы Чепкуна нагайкою через плечо по голой спине, а Чепкун таким самым манером на ответ его. Да и пошли этак один другого потчивать: в глаза друг другу глядят, ноги в ноги следками упираются и левые руки крепко жмут, а правыми с нагайками порются… Ух, как они знатно поролись! Один хорошо черкнет, а другой еще лучше. Глаза-то у обоих даже выстолбенели и левые руки замерли, а ни тот, ни другой не сдается. Я спрашиваю у моего знакомца:
— Что же это, мол, у них, стало быть, в роде как господа на дуэль, что ли, выходят?
— Да, — отвечает: — тоже такой поединок, только это, — говорит, — не насчет чести, а чтобы не расходоваться.
— И что же, — говорю: — они этак могут друг друга долго сечь?
— А сколько им, — говорит: — похочется и сколько силы станет.
