Какъ странны, мой Тезей, разсказы ихъ!
Да, странностей въ разсказахъ этихъ больше,
Чѣмъ истины. Но не повѣрю я
Волшебнымъ глупостямъ и старымъ баснямъ.
Влюбленные, равно какъ и безумцы,
Имѣютъ всѣ такой кипучій мозгъ,
Столь странныя фантазіи, что часто
Имъ кажется за истину такое,
Чего никакъ смыслъ здравый не пойметъ,
Безумный, и влюбленный, и поэтъ
Составлены всѣ изъ воображенья.
Одинъ—и это сумасшедшій—видитъ
Вокругъ себя такую тьму чертей,
Что не вмѣстилъ бы ихъ и адъ обширный;
А кто влюбленъ—такой же сумасшедшій—
Тотъ на челѣ цыганки смуглой зритъ
Елены красоту; поэта взоръ,
Пылающій безуміемъ чудеснымъ,
То на землю, блистая, упадаетъ,
То отъ земли стремится къ небесамъ.
Потомъ, пока его воображенье
Безвѣстные предметы облекаетъ
Въ одежду формъ, поэтъ своимъ перомъ
Как странны, мой Тезей, рассказы их!
Да, странностей в рассказах этих больше,
Чем истины. Но не поверю я
Волшебным глупостям и старым басням.
Влюбленные, равно как и безумцы,
Имеют все такой кипучий мозг,
Столь странные фантазии, что часто
Им кажется за истину такое,
Чего никак смысл здравый не поймет,
Безумный, и влюбленный, и поэт
Составлены все из воображенья.
Один—и это сумасшедший—видит
Вокруг себя такую тьму чертей,
Что не вместил бы их и ад обширный;
А кто влюблен—такой же сумасшедший—
Тот на челе цыганки смуглой зрит
Елены красоту; поэта взор,
Пылающий безумием чудесным,
То на землю, блистая, упадает,
То от земли стремится к небесам.
Потом, пока его воображенье
Безвестные предметы облекает
В одежду форм, поэт своим пером
