И, обольщеннаго, къ себѣ вела,
Въ свой тѣсный домъ, на башенку похожій,
Гдѣ въ нижней комнатѣ царила мгла
И подымалось каменное ложе.
Никто не забывалъ ея ночей!
Изъ всѣхъ гетеръ платили ей дороже, —
Но каждый день входили гости къ ней.
И отъ объятій въ вихрѣ наслажденья,
Отъ тѣлъ сплетенныхъ, словно пара змѣй,
Означилось на камнѣ углубленье.
Когда бы магъ, искусный въ звѣздочтеньи,
Составилъ лѣтопись судебъ твоихъ,
Ее прочелъ бы онъ въ недоумѣньи.
Такъ! — не погибъ въ скитаньяхъ твой женихъ:
Въ странѣ далекой онъ томился плѣннымъ,
За годомъ годы, какъ за мигомъ мигъ.
Онъ жилъ рабомъ, отверженцемъ презрѣннымъ,
Снося обиды, отирая кровь,
Но въ сердцѣ оставался неизмѣннымъ:
Къ тебѣ хранилъ онъ прежнюю любовь,
Живя всѣ годы умиленной вѣрой,
Святой надеждой: все вернется вновь!
И, обольщенного, к себе вела,
В свой тесный дом, на башенку похожий,
Где в нижней комнате царила мгла
И подымалось каменное ложе.
Никто не забывал ее ночей!
Из всех гетер платили ей дороже, —
Но каждый день входили гости к ней.
И от объятий в вихре наслажденья,
От тел сплетенных, словно пара змей,
Означилось на камне углубленье.
Когда бы маг, искусный в звездочтеньи,
Составил летопись судеб твоих,
Ее прочел бы он в недоуменьи.
Так! — не погиб в скитаньях твой жених:
В стране далекой он томился пленным,
За годом годы, как за мигом миг.
Он жил рабом, отверженцем презренным,
Снося обиды, отирая кровь,
Но в сердце оставался неизменным:
К тебе хранил он прежнюю любовь,
Живя все годы умиленной верой,
Святой надеждой: все вернется вновь!
